Молодой Бояркин

разных вещей, не имеющих теперь никакого смысла. Многие из них ярко напоминали

детство, Елкино, но детям было непонятно, зачем мать хранила всякую всячину.

На самом дне нашелся паспорт. Его сразу попросил Николай и долго внимательно

разглядывал.

После осмотра сундука Георгий, Никита и Алексей поехали с Василием на бортовой

машине в мастерские красить сваренную вечером оградку, а потом должны были заехать в

лес за сосновыми ветками. Женщины собирались стряпать пельмени и Николая оставили

молоть мясо, вручив мясорубку, тоже извлеченную из бабушкиного сундука. Работа быстро

разогрела Николая, он снял толстый свитер и остался в одной клетчатой рубашке.

Настроение женщин за привычным делом изменилось.

– Людмила-то, наверное, завтра приедет, – предположила Полина. – Ты ее помнишь,

Коля?

– Я помню только, как принесла она мне однажды интересную игрушку – за ниточки

дергаешь, и маленький матросик по лесенке лезет. Она показывает, дергает, а не дает. Мама

говорит: дай, если принесла. Она не дает. Дразнила, дразнила да сломала. А я все равно

прошу. А она взяла и бросила в печку, печка как раз топилась…

– Ох, и вреднючая она была, – сказала Мария.

– А ты себя-то, себя-то вспомни, – засмеялась Полина. – Помнишь, как Гоше мешала

уроки делать? Вот слушай, Колька. Гоша только возьмется стихи учить, как мать твоя

начинает песни петь. Она же у нас певунья. Гоша Марии наподдаст и – в сени, а она на вред

еще громче пое-ет в сенях-то. Как он только ее не уговаривал. Ох, а ведь весело жили-то…

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

В день похорон все поднялись очень рано. Позавтракали и сели вокруг гроба.

Разговоры были те же, но из-за мысли, что мать лежит здесь последние часы, все стало

приобретать другую окраску.

Еще вчера кое-кто думал, что смерть матери не переживается так сильно, как должно

бы быть, но сегодня в души сама собой вползала тяжелая, гнетущая тень. Женщины много

плакали. Мужчины, чтобы справиться с собой, часто выходили из дома, помогали Василию

по хозяйству или просто стояли разговаривали в ограде.

Перед обедом Василий поехал на птицефабрику за автобусом. Полина наказала ему

пригласить на помощь кого-нибудь из женщин, с которыми она работала. Часа через два

Василий привез двух помощниц, которые сели пока в сторонке, стараясь при чужом горе

казаться незаметными.

– Надо всех накормить, да начинать, – сказал, наконец, Василий жене. – Автобус

сейчас подойдет. Пора ковры на машину стелить.

– Конечно, пора, – согласилась Полина.

За столом Николай впервые не отказался от предложенной стопки, и это одобрили –

слишком уж мрачный и убитый вид был у него. На стуле он примостился как-то косо, пряча

лицо с красными глазами. Все знали, что с самого утра он сидел в бане и плакал – его

старались там не тревожить.

И все-таки с обедом поторопились. Поднимаясь из-за стола, люди не знали, куда

пойти, чем заполнить оставшийся час. Георгий увидел какую-то газету, автоматически взялся

за нее, но, спохватившись, отбросил.

Машина, накрытая коврами, с грудой еловых веток, стояла в ограде. Появились самые

ближние соседи, которым было стыдно не прийти, и несколько мужиков в одинаковых

телогрейках – "химики", которых пригласил для помощи Василий.

Оставалось с полчаса. Николай пошел в комнату с гробом, где женщины плакали

теперь, почти не переставая. Там он увидел только что привезенные и расставленные вдоль

стены железные венки с раскрашенными цветочками, с черными лентами. "Любимой

бабушке от внуков", – было написано серебристыми буквами на одной ленте. Николая снова

начали душить слезы, – он вышел в ограду и стал бродить там, не глядя ни на кого, вслепую

обходя всех, кто встретится. Время от времени он останавливался, сцепив руки сзади, и

смотрел в огород, надеясь, что тянущий оттуда ветерок осушит лицо. Сдерживая слезы, он

специально обращал внимание на собак, бегающих по огороду, на дальние сопки с

заснеженными березняками. Но от этого думалось, что сегодня обычный день, что все

продолжается, как всегда, и как это возможно, чтобы при всем этом не было бабушки,

которая в памяти вставала смеющейся, греющейся на солнышке. Совсем недавно она сказала,

что умрет. И вот оказалась права. Но тогда с ней можно было разговаривать, она могла

смотреть, слушать, перебирать пальцами. А теперь все прекратилось. Бабушка жила в разных

местах, а сейчас уже нигде не живет. Куда человек может исчезнуть? Ведь она любила песню

"Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…" Или еще: "Вот мчится тройка почтовая…" Но теперь

уж ни слышать эти песни, ни любить она не может. А куда исчезла эта любовь?

Николай так боялся, что все-таки не выдержит и по-женски расплачется среди своих

твердых дядьев, что когда, наконец, услышал, как кто-то распорядился начинать, то даже

обрадовался.

"Химики" вынесли гроб в ограду и поставили у машины на те же табуретки. Родные

обступили его, чтобы в последний раз сфотографироваться с матерью.

Женщины заплакали еще сильнее, и, когда выходили из ворот, мужчины

поддерживали их под руки. Но потом, по дороге, все несколько успокоились, понимая, что

впереди у могилы будут еще более тяжелые минуты. Двигались медленно. Мужчины чуть