Молодой Бояркин

– Раньше как-то все проще да легче казалось, – вспоминал он, – или, может, просто

оттого, что молодыми были. Вот помню, как мы с Олегом, вашим братом, сено косили – он с

Микишкой Шестипаловым на косилках, а я на "универсале". Косили в Малой Кривушихе –

это от Елкино-то двадцать километров. Сговорились мы на том, что если что у кого

сломается, тот берет железяку на себя – и пешком. Через два дня у Олега лопнула штанга. Я

говорю: "Ну что, Олег, – давай…" И Микишка тоже: "Раз договаривались, иди". Взял Олег

штангу и пошел. Сам худой. Перекладывает ее с плеча на плечо. Прошел немного, а

председатель Степанов на легковушке проезжал, да видит, идет по горе человек, несет что-то.

Интересно стало. Подъехал, посадил к себе. А мы косим одним агрегатом. Потом смотрим,

что такое – председатель подъезжает и Олег с ним. Штанга уже заварена. Степанов

спрашивает: "Что же, энтузиазм тут у вас?" Похвалил, значит. Мы тут же при нем

отремонтировали косилку, и он уехал. Только он из виду скрылся, слышу: в моторе что-то как

захарчит. Я остановился, смотрю: шестеренки полетели. Ну, что делать? Я снял, собрал на

проволоку и пошел. Всю дорогу оглядывался, думал, хоть кто-нибудь подвезет. Нет – так и

топал до самого села. Только назад привезли.

Все осторожно посмеивались.

– Наверное, смеяться-то бы не надо, – ворчливо заметил Василий.

– Ничего, бабушка-то любила посмеяться, – сказал Николай, хотя сам не смеялся. – За

это она не осудит.

– Ой, я же забыла ее наказ передать, – вспомнила Мария. – Смотрели мы, значит, с ней

какое-то кино, а там похороны показывали. Воют все, а мама и говорит: "Вот умру, так не

вздумайте выть. А то соберетесь со всех концов, да будете надо мной, как коровы реветь. Не

смейте!"

Все смотрели на лицо матери. Мария рассказывала, подражая ее интонации, и сама

была похожа на мать. Договорила и украдкой смахнула слезу. Но всхлипнула Иринка, потом

Полина, и все женщины заплакали не сдерживаясь. Мужчины отвернулись или потупились.

Люстра освещала спокойное лицо матери, которое не стало ни таинственным, ни

отрешенным. Мать была такая же, как всегда. И нос был ее носом, и губы ее губами.

– А ведь мама-то у нас красивая, – сказала Полина, когда все успокоились.

– Действительно, – даже с некоторым удивлением согласился Георгий. – Мы раньше-

то и не приглядывались…

– Это уж точно, – задумчиво усмехнулся Николай. – Не приглядывались.

На него вопросительно посмотрели, но промолчали.

Полина принесла фотографии, чтобы выбрать карточку для памятника. Николай

нашел свой снимок, где бабушка была сфотографирована на крыльце под черемухой, и стал

настаивать на нем. Но тут племяннику дружно воспротивились: Степанида показалась там

слишком молодой, да еще и смеялась – к памятнику это не подходило.

– А какое все-таки наше село чудное, – сказал Георгий, остановившись на какой-то

карточке. – Почти у каждого было свое прозвище. Маму Артюшихой звали, но это почетно,

по отцу. Алексея вон звали Сырохватом, он любил все наспех делать. А вот почему нашего

Никиту звали Собачником? Забыл что-то.

– А помнишь, он у Илюшки Рубля собаку на жилетку утащил, – подсказал Алексей.

– Действительно забыл, – с досадой признался Георгий. – Как он ее утащил?

– Да как… Пришел ночью. Собака была злющая – цепь натянула, Никита и тюкнул ее

поленом по голове. А Илюшка утром его по капелькам крови выследил. Никита тогда еще в

школе учился. Мать штраф платила.

– Завтра, наверное, приедет, – сказала Полина и повернулась к Николаю. – Ты видел

его?

– Видел, – ответил Николай.

– Я ведь из всех внуков только тебе телеграмму дала, – сказала ему Полина. – Других

адресов не было. А ты с каким-то праздником поздравлял, открытка с адресом есть. Ну,

ничего, от внуков ты будешь да вон Ирина. Но ты-то главный внук, любимый.

Николай вспомнил, что у бабушки он был действительно любимым внуком и, закусив

губу, отвернулся. На него перестали смотреть, давая возможность успокоиться.

Проговорили часов до одиннадцати, но от тишины и холода в избе время показалось

очень поздним. Всем хотелось спать, все устали, но продолжали сидеть, неосознанно

оттягивая момент, когда мать нужно будет вынести на холод. Первым ушел спать в баню

Василий: ему и завтра предстояло побегать.

Гроб приподняли. Женщины вытащили из-под него табуретки и вынесли их в сени с

закуржавевшим потолком. Установили там гроб, покачали, испытывая, крепко ли стоит, и

тихо закрыли дверь. После этого устроились, где кого определила Полина. Мужчины, не

раздеваясь, прилегли в раздвинутые кресла. Все молчали, зная, что завтра будет точно такой

же тяжелый, мрачный день.

* * *

Утром поднялись в семь. Сначала установили настывший гроб в комнате. Потом,

сполоснув лица, продрогшие, сели вокруг стола, ожидая, когда закипит чайник на газовой

плите. Алексей на своих "Жигулях" уехал в дежурный магазин за хлебом.

Николай не выспался. Вечером, когда все уже спали, он долго лежал, думал. Для него,

постоянно испытывающего потребность в друзьях, в добром общении, это внезапное тяжелое

событие, приезд в незнакомое Мазурантово, стало иметь большое внутреннее значение.