Молодость с нами

Видимо, не рассчитала, ушибла его, потому что повторила: “Да, на другой” — уже совсем иным голосом,

прежним своим, немощным и старушечьим.

У нее опять пересохло в горле, снова она отпила водички из стакана.

— Вот встретила, слышь-ка, Маруся-то-красавица его после свадьбы в кухне, возле умывальника, и

говорит: “Поздравляю вас, Леонид Васильевич, со вступлением в законный брак. Только, раз обманули вы мое

любящее сердце, не будет вам счастья в жизни”. И пошло, сынок, с того часа все кверху дном. Запил парень,

пьет год, пьет второй… Пропащий человек получается. Положила дурной глаз на него Маруся.

— Ну, а ворожея-то, ворожея что? Помогла?

— Коли помогла бы, что ж мне ваши тут пороги обивать? К тебе, к последнему пришла. Куда и идти

дальше, не знаю.

— Хорошо, бабушка, попробуем что-нибудь сделать. Хотя дело трудное, очень трудное.

— Сама, милый, знаю: трудное. Как не трудное!

— Ну рассказывай, а я запишу: где твой внучек работает, где живете. В комсомоле-то он состоит? Не

знаешь? Как же так! А отец партийный? Беспартийный. Жилплощадь у вас какая? Две комнаты. Тридцать

восемь метров. Ну это еще ничего, бывает теснее. Все записал. Иди пока домой, бабуся. Осторожней иди, у нас

тут лестница, как ты говоришь, непутевая, непременно каблуками за ступеньки цепляешься.

Макаров принял и остальных, занявших очередь в приемной. Кто просил устроить на работу, кто

жаловался на управхоза — не чинит крышу, течет с потолка; один возмущался тем, что зажимают его

рационализаторское предложение; еще один пришел с чертежами придуманного им устройства для улавливания

дыма заводских труб.

Часов в семь, когда поток посетителей иссяк и Макаров хотел было уже вызвать машину, чтобы

побыстрее добраться до дому и пообедать, технический секретарь доложил:

— Федор Иванович! Пришел еще один товарищ. Говорит, вы — его бывший ученик, до завтра он ждать

не будет, скажите, мол… — секретарь заглянул в раскрытый блокнот, — скажите: Еремеев Семен Никанорович.

— Семен Никанорович! — Макаров поспешил к двери и распахнул ее перед стариком с живыми

хитрыми глазами. — Входи, входи, Семен Никанорович! Здравствуй! Как дела? Здоровье? — Он не спрашивал,

зачем пришел Еремеев, он искренне обрадовался, увидев “дядю Сему”. Дядя Сема и в самом деле был когда-то

его учителем. Очень скоро после того, как пятеро мальчишек взорвали гнилую баржу на Ладе, дядя Сема

принялся учить Федю Макарова умению владеть ножовкой, драчевыми пилами, притирками, плашками и

метчиками.

— Не забыл, гляжу, не забыл! — сказал Еремеев, видя, как рад ему секретарь райкома. — Вот пришел

тебя проведать, Федор Иванович, да проверить, не зазнался ли ты, дорогой мой.

Он сел на кожаный диван в глубине кабинета, вынул кисет и принялся свертывать цыгарку. Делал он это

молчаливо, бросая на Макарова быстрые взгляды из-под бровей — то с усмешкой, то серьезно-испытующе.

Макаров сел возле него и тоже молчал; улыбался, ожидая, когда Еремеев закурит. Думал о нем, о той поре, когда

был слесаренком под его началом, о тех днях, когда дядя Сема и его, Федора Ивановича, покойный отец с

субботы на воскресенье отправлялись то по уткам, то за лисицами и зайцами, то по грибы. Брали они с собой и

молодого слесаренка, который сквозь дрему где-нибудь в лесном шалаше или в стогу сена слушал их

нескончаемые разговоры о годах гражданской войны, о генералах Юдениче и Родзянко, которые “пузом перли

на Питер”, о неизменно поминаемых неведомом храбреце Ваське Таратайкине и комиссаре Коровине, о какой-

то девке-белогвардейке, из-за которой чуть было не погиб дядя Сема. “За каждой юбкой бегать, — говаривал

отец Еремееву при этих воспоминаниях, — так до беды и добегаешься. Это уж факт”. Комсомолец Федя давал

себе страшное слово за юбками никогда не бегать, с девчонками никогда не водиться, не проверив прежде — а

не белогвардейки ли они.

В кабинете, напоминая о фронтовой жизни, о трудных военных днях, запахло махоркой. Выпустив густой

клуб лилового дыма, Еремеев сказал:

— Давно, Феденька, не видались, давно. Время бежит… Когда я ушел с вашего завода? В сорок седьмом

будто бы?..

— Не стыдно, Семен Никанорович, — с вашего? Ты же на нем тридцать лет проработал!

— Ты меня не укоряй — тридцать лет! — Еремеев сделал длинную затяжку. — Верно, тридцать. — Дым

повалил у него изо рта, из носа, казалось, даже из ушей. — Верно, был мне родной завод. — Он помолчал и

вдруг почти крикнул: — Как со мной поступили? Ошельмовали всего! Кто за меня слово сказал? Даже твой

папаша, дружок вроде, не хотел бы память его ворошить, и тот на собрании клеймил и позорил: бракодел

Еремеев, на пятьдесят тысяч драгоценного металлу перепортил. Вот как со мной поступили на вашем заводе!

Макаров знал историю, о которой напомнил его бывший учитель. Действительно, было такое дело:

обрабатывая турбинные лопатки из дорогой, как золото, стали, Еремеев допустил неслыханный процент брака.