Молодые львы

Он родился в век критиков, в стране критиков. Все критиковали прозу, поэзию, пьесы, правительство, политику Англии, Франции, России. За последние двадцать лет Америка превратилась в кружок театральных критиков, бубнящих одно и то же: «Да, я знаю, что в Барселоне погибли три тысячи человек, но как неудачно выстроено второе действие…» Век критиков, страна критиков. И Майкл начал склоняться к мысли, что век этот дурной, ведущий страну к бесплодию. Потому что время требовало зажигательных речей, не знающей пощады мести, мелодраматических выкриков в ночи, заверяющих всех и вся в грядущих победах. Время требовало появления неистовых, отчаянных солдат, фанатично преданных идее, ради которой они шли в бой, забывая о том, что могут не выйти из него живыми. Вокруг себя Майкл такого фанатизма не наблюдал. Люди слишком хорошо знали, сколь выхолощены идеи войны за веру. Для них не составляла тайны склонность к софистике и предательству объединений законодателей, выступающих от имени фермеров, бизнеса, профсоюзов. Майкл бывал в дорогих ресторанах и видел, что они битком набиты любителями вкусно поесть и крепко выпить, мужчинами и женщинами, которые зарабатывали на войне хорошие деньги и спешили просадить их до того, как правительство наложит на них лапу. Остаться вне армии означало только одно: превратиться в критика. Майкл же хотел критиковать исключительно врага.

Он чувствовал себя не в своей тарелке, сидя напротив своего адвоката и держа в руках завещание. За окном высотного здания город купался в ярком солнечном свете, кирпичные небоскребы кутались в голубоватую дымку, на реке дымили трубы пароходов. Тот же город, такой же, как всегда, а он сидит в очках в кабинете адвоката и читает: «…Одна треть оставшегося после меня состояния отходит моей бывшей жене, мисс Лауре Робертс. В том случае, если она выйдет замуж, этот пункт завещания считается утратившим силу и сумма, зарезервированная для нее, присоединяется к сумме, находящейся в распоряжении исполнителя завещания, и разделяется…»

Канцелярский язык, каким пишутся завещания, кажется особенно напыщенным и неприятным, когда ты сам здоров и полон сил, подумал Майкл и посмотрел на Пайпера, своего адвоката, лысого, с рыхлым, бледным лицом. Поджав пухлые губы, адвокат подписывал бумаги, радостно зарабатывая деньги, в полной уверенности, что в армию он не пойдет, порукой тому трое детей и хронический артрит. Майкл пожалел, что не написал завещание сам, своим почерком, на понятном ему языке. Это просто стыдно, что тебя представят будущему сухие и лукавые слова лысого адвоката, который никогда не слышал ни единого выстрела. Завещание должно быть коротким, красноречивым, очень личным, отражающим жизнь и характер человека, его подписывающего, документом, который увековечивает последние указания и распоряжения этого человека. «Моей матери за любовь, которую я питаю к ней, и за муки, которые она вынесла и которые ей еще предстоит пережить во имя меня и моих братьев…»

«Моей бывшей жене, которую я смиренно прощаю и которая, я надеюсь, простит меня в память о тех днях, когда мы были счастливы вместе…»

«Моему отцу, который прожил тяжелую и трагическую жизнь, который так храбро вел себя в своей повседневной борьбе и которого я надеюсь повидать до его кончины…»

Но Пайпер составил завещание на одиннадцати печатных страницах, изобилующих ничего не значащими, никому не нужными «тогда так», «в случае, если», и теперь, умри Майкл на этой войне, он предстал бы перед будущим длиннющей чередой разных пунктов, выполнение которых обусловливали многочисленные оговорки, какие вставляет в контракт осторожный бизнесмен.

«Может быть, позже, – подумал Майкл, – когда я действительно решу, что могу умереть, я составлю другое завещание, куда лучше этого». И он подписал все четыре экземпляра.

Пайпер нажал на клавишу аппарата внутренней связи, и в кабинет вошли две секретарши. Одна выполняла функции нотариуса и принесла с собой печать. Она проштамповала все экземпляры, после чего обе расписались как свидетельницы. И опять у Майкла появилось ощущение, что все делается не так, что свидетельствовать должны лишь его близкие друзья, которые знали его много лет, которые будут скорбеть о нем.

Майкл взглянул на календарь и мрачно усмехнулся. Тринадцатое. Он, конечно, не суеверный, но это уж чересчур.

Секретарши вышли, адвокат встал. Они с Майклом пожали друг другу руки, и Пайпер сказал: «Я буду следить за вашими делами и посылать ежемесячный отчет о том, сколько вы заработали и сколько я потратил».

Пьеса Слипера, за постановку которой Майкл получал пять процентов прибыли, пользовалась большим успехом, уже велись серьезные переговоры о ее экранизации, и Майкл нисколько не сомневался, что за два года денежный ручеек не иссякнет.

– Я буду самым богатым рядовым в американской армии, – отшутился он.

– Я по-прежнему считаю, что тебе следовало разрешить мне инвестировать часть средств.