Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

Зумруд помнила смутно, что происходило потом. Кажется, она очень долго спала, а когда проснулась, её поразила тишина. Зумруд ходила и ходила по огромному дому, ходила и ходила, ей казалось, что Захар и Гриша вот-вот войдут, но они не входили. Куда они делись? Может, уехали в Москву по делам? Или в Казань? Захар рассказывал, что в Казани хороший мех. Может, Захар решил, что она устала от домашней работы, решил сделать ей подарок и уехать? А она не устала, она сейчас же ему позвонит и скажет, чтобы они скорее возвращались. Она приготовит самую сочную пахлаву, сварит самое сладкое варенье. А потом Зозой – Зумруд не помнила, откуда взялась эта женщина, – заставляла её пить какие-то таблетки. Из-за таблеток она быстро засыпала, а когда просыпалась, видела, что все зеркала в доме накрыты чёрными покрывалами. Почему накрыты? Почему нет телевизора? Он тоже накрыт покрывалом. Она не хотела знать. Лучше и дальше спать. Ведь во сне так хорошо, и во сне она видит Захара, Гришу. Они где-то вдалеке, за туманом, но они есть. Они хотят ей что-то сказать, но она не успевает расслышать, потому что её постоянно отвлекают, насильно вырывая из тягучего безвременья, приятного забытья, мягкой трясины. Не надо её больше будить, просила она. Но раз за разом, день за днём, неделя за неделей к ней без стука входила Зозой, поила чаем, заставляла глотать розовые и голубые пилюли и сидела с ней рядом. Со временем Зозой стала просить Зумруд вставать и вела её под руку в ванную, умывала холодной водой, заставляла почистить зубы.

– Думаешь, я не страдала? – говорила Зозой. – Думаешь, я не знаю, что такое терять? Если у меня никого нет, это не значит, что не было. А ты ведь даже не знаешь, что у меня тоже был муж. Да-да. Жили мы с ним хорошо, год жили, два жили, три жили. А детей нет. Нет – и всё. Он со мной развёлся, взял другую. Через много лет выяснилось, что это он был бесплодный, ведь и от второй жены детей не было, и от третьей. А у меня могли быть дети, жаль, узнала я об этом слишком поздно. Вот такая история. Теперь ты моя семья и, хочешь не хочешь, ты обязана встать. Да, Захар и Гриша ушли, но у тебя ещё есть Боря, есть Зоя.

– Боря? – удивлялась Зумруд. – Кто такой Боря? Кто такая Зоя?

– Боря, – терпеливо отвечала Зозой, – это твой второй сын. А Зоя – это твоя внучка, дочь Гриши и Анжелы.

– А где они сейчас? – спрашивала Зумруд.

– Зоя уехала погостить к бабушке и дедушке в Иерусалим, ну ты же знаешь, что родители Анжелы два года назад в Израиль переехали. Но она скоро вернётся. Она хочет жить здесь, рядом с тобой. А Боря целыми днями на работе. Вникает в Гришино дело. Вот мы его недооценивали с тобой, думали, он хлюпик и тряпка и ничего из него не получится, а он, видишь как, собрался, ещё всем фору даст. Будешь ты им гордиться. И Зоей будешь гордиться.

Зумруд слушала с интересом, но не до конца понимала, о ком говорит эта женщина. Зозой приходилось раз за разом раскладывать перед Зумруд фотографии на столе. Вот это – Боря, вот это – Зоя. Долго всматривалась Зумруд в эти лица, в эти весёлые, озорные лица, долго не могла поверить, что Боря – это её сын. «Это Беня!» – утверждала она, но Зозой ей возражала. Нет, это не Беня, это Боря.

– Это твои дети! – восклицала она. – Пойми ты уже наконец, у тебя есть дети – и они живы!

Постепенно мысль о том, что у неё есть дети, которые в ней нуждаются, стала побеждать желание уйти в вязкую трясину сна. Детям нужна мать, рассуждала Зумруд, значит, она не может пока уйти. Она должна им помочь. Именно это осознание заставило её тогда напрячь волю, оплакать Захара и Гришу и жить дальше.

Теперь Зое почти восемнадцать, и всё, что о ней можно было бы сказать определённо, – у неё есть характер. Но достаточно ли этого, чтобы она сама управилась со своей жизнью, если не будет рядом Зумруд, если не окажется рядом Бори? Сможет ли Зоя быть опорой Боре, если ему понадобится помощь? Зумруд чувствовала приближение семидесятилетия и понимала, что в её сосуде оставалось мало жизни, а Зою ещё надо выдать замуж, помочь ей определиться в жизни. Сможет ли Боря стать ей опорой? Ещё год назад Зумруд с уверенностью ответила бы – да. Ведь после трагедии Борис вдруг преобразился. Он вдруг, неожиданно для всех, стал крепким и жёстким, как скала, он стал главным в семье, он взял на себя заботу о них с Зоей, организовал работу фабрики, стал зарабатывать очень много денег, вкладывал много средств в развитие еврейской общины. Зумруд не могла нарадоваться, ведь именно такой судьбы она желала своему сыну – судьбы предпринимателя, правоверного иудея, – но примерно год назад что-то в нём сломалось; будто пружина, которую он изо всех сил натягивал, не выдержала и сорвалась. И теперь Зумруд не была уверена ни в чём.

Весь последний год она была вынуждена тихо наблюдать за угасанием своего единственного сына, но сказать ему она ничего не могла, ведь он обрывал её на полуслове и твердил, словно заученную скороговорку:

– У меня всё прекрасно, всё замечательно, всё великолепно, всё просто сногсшибательно!