Молоко львицы, или Я, Борис Шубаев

Зумруд знала, что это воспоминание – о том, как позвонила Мина и отчитывала за Борю – будет одним из самых неприятных в её сундуке воспоминаний, оно будет, как паук, забирать всё живое из недр её души и занимать всё больше и больше места. Мина бросилась на Зумруд с обвинениями – мол, это твоя вина, что Боря такой. Ведь именно этот его поступок – злой, необъяснимый, безумный – закрепит за Борей репутацию человека без чести. Что может быть хуже? Человек без чести – он либо проходимец, и с ним нельзя иметь дела, либо сумасшедший, от которого надо бежать. Именно таким предстанет Боря, её Боря, которого она холила и лелеяла, перед людьми, перед знакомыми и незнакомыми евреями. Кто после этого захочет иметь дело с их семьёй? Кто возьмёт замуж Зою? Ведь Зоя же абсолютно нормальная. Она пошла в Гришу и, как Гриша, размышляла трезво, порой удивляя даже её своей разумностью. Да, в чем-то она пошла и в Анжелу. Как и Анжела, Зоя питала слабость к нищим и обречённым, к брошенным и искалеченным. Это благодаря её милосердию в их доме появился рыжий дворняга Цукерберг. Зоя подобрала его на улице, когда тот попал под колёса машины. Какая-то бабка, раздражённая тем, что её собака переговаривается с дворнягами через калитку и мешает ей отдыхать, стала топать ногами. Щенок резко отскочил – прямо под колёса. Зоя, конечно, не могла его там оставить, подобрала и выходила. Этим она пошла в мать. Анжела вечно собирала остатки еды, чтобы покормить бродяг.

Как же сейчас не хватает Анжелы! Только Анжела знала, как справиться с Борей. Только она была способна нащупать эту тонкую грань между нормой и болезнью и не позволять Боре её переходить. Зумруд всегда знала, что Боря не такой, как все, что его душа – как матрёшка, в глубине которой может быть сокрыта как расписная фигурка, так и мерзкое чудовище. Зумруд предпочитала не видеть, что там, внутри, она боялась не выдержать увиденного. А вот Анжела могла спокойно обратиться прямо к его спрятанной в глубине части и не испугаться. Какой смелой, какой бесстрашной была её невестка, и как теперь Зумруд жалела, что не заметила этого раньше. В её заботливых руках эта часть становилась милой; а теперь, словно выпущенный на волю голодный хищник, этот зверь внутри разрушал не только Борю и его жизнь, но и жизнь окружающих. Но самое худшее, он не осознаёт, что болен. Зумруд понимала, что его надо как-то убедить в том, чтобы он обратился к врачу, но как это сделать, она не знала. Ведь разве можно человека, считающего себя абсолютно здоровым, заставить пойти к врачу? Зумруд очень хотела избежать для сына принудительного лечения, потому что понимала, что таким образом навсегда поставит несмываемое клеймо на своём сыне. Но если ничего не делать, он может совершить непоправимое, и тогда это клеймо поставят другие. Зумруд не знала, к кому она может обратиться со своей дилеммой – уговорить Борю обратиться к врачу добровольно; для Зои это может стать неподъёмной ношей. Нет, Зумруд не будет обременять её этой проблемой. Но с другой стороны, Зое уже почти восемнадцать, а Зумруд в свои восемнадцать уже была замужем и несла ответственность за новорождённого Гришу… Всё, что Зумруд хотела сейчас, это побыть в тишине, но как найти тишину внутри – если её сын, её любимый Боря, попал в ужасный шторм, грозящий похоронить его на дне океана? Если у Зумруд будет хоть час покоя, она сможет помолиться и, возможно, найдётся какой-то выход.

Больше всего на свете ей сейчас хотелось окунуться в микву с головой, ведь, как писал раби Нахман в книге «Ликутей Моаран», длительная задержка дыхания в микве смягчает приговоры, наложенные на семью. Но сегодня у неё не было возможности поехать в микву – ведь Боря запретил ей выходить из дома. Зумруд предпочитала подчиниться, хоть и понимала, что тем самым потакает его безумию. Но если она ослушается, он позвонит знакомому полицейскому, который приведёт её домой в наручниках. Такого позора она не вытерпит. И пока она не придумала, как поступить, она делала вид, что слушается. А он порой не выходит из дома сутками, дожидаясь, пока не «рассеется туча»…