И ещё одна запись была сделана в тот же день, но почерк изменился, буквы торчали в разные стороны, как будто наспех накорябанные.
Последняя запись была странная, но не это озадачило Зою. Её озадачило то, что в этих записях она не нашла ни одного слова о себе. Существовал Макар, существовал папа, существовал дядя Боря, существовала Зинаида Яковлевна, бабушка и дедушка, существовала даже какая-то Вера Горностаева, существовали Сибелиус и Моцарт, Шуберт и Шопен. А Зои для мамы не существовало. Может быть, у её матери был какой-то отдельный дневник – в котором она писала только о ней, о Зое? Да, скорее всего так и есть. И теперь Зое нужно только выйти на эти дневники, как выходят на блёклый, заросший травой след заблудшие путники.
Кто-то идёт. Зоя спешно прячет дневник под груду бумаг на столе.
– Зоя, это я, открой.
Дядя Боря стоял перед ней осунувшийся, будто не спал несколько суток. Казалось, ткнёшь в него пальцем – и он упадёт, таким уставшим он казался.
– Зоя, я не знаю, что на меня нашло, – с усилием произнёс он. – Николай сказал, что ты пришла сама. Ну и правильно. Я просто немного утомился, в последнее время столько навалилось на меня, нужно отдохнуть.
– Ладно, проехали… Пойдём обедать, а то бабушка сейчас ворчать будет. Ей же ещё
Борис хмыкнул.
– Ага, как же. Костюм супергероя всю ночь шил.
…Когда Зумруд увидела смеющихся и радостных детей, уставшего, но спокойного Борю, у неё отлегло от сердца. Она подумала, что всё, может быть, ещё наладится: Боря выздоровеет, забудет музыку, женится, народит детишек, и всё потечёт своим чередом.
7