Молот ведьм

– Простите, святой отец. Бюрократия. Говорите, прошу.

– Эта шлюшка назначила мне встречу на закате. В саду церкви Меча Христова, – сказал он быстро. – Я нашел ее в беседке, а потом… потом… ничего больше не помню.

– Кем была та женщина?

– Н-н-не знаю…

– Пьетро, лишь правда сможет тебя спасти. Не лги перед лицом Господа нашего Иисуса Христа, – показал я ему на изображение Иисуса, С Креста Сходящего, что занимало почетное место на стене над столом, за котором сидели инквизиторы. – Он смотрит на тебя.

– Это была ее сестра, – опустил он глаза. – Сестра маленькой Гудольф…

– Эмма Гудольф, обвиненная в колдовстве, ереси и множестве других меньших преступлениях, умерла после двух допросов, – сухо проговорил Кеппель.

– Кто приходит к вам и приносит ересь, того не принимайте в дом и не приветствуйте его. Ибо приветствующий его участвует в злых делах его[28], – процитировал я слова Писания. – Зачем ты встречался с сестрой колдуньи, Пьетро? Чтобы совокупиться с ней противоестественным образом в тени церковного креста?

– Я не думал, что это в тени… – заикнулся он. – Желание ослепило меня, – внезапно разрыдался он, и слезы ручьем потекли по искаженному лицу. – Но я виновен только в этом, Богом клянусь! Да и то – лишь в мыслях, поскольку не успел согрешить въяве!

Я повернулся и обменялся с Кеппелем довольной ухмылкой.

– Запишите, что обвиняемый признался в намерении противоестественной связи с женщиной из семейства колдуньи. Я рад, Пьетро, что мы уводим тебя от Сатаны. Помни, брат, что и святой Иоанн говорил: «Для меня нет большей радости, как слышать, что дети мои ходят в истине»[29]. И чем охотней делишься с нами правдой, тем сильнее отодвигаешься от того, кто суть отец всякой лжи.

– Ис-ку-плю-у, – простонал он. – Поститься, ходить во власянице, бичевать плоть. Кля-ну-усь.

– Грешил, Пьетро?

– Грешил, грешил, но хочу искупить вину-у-у…

– А разве не ты, Пьетро, сказал, допрашивая Эмму Гудольф, что расплата за грех – смерть, весьма уместно цитируя слова святого Павла?

– Я?

– Пьетро, драгоценнейший мой товарищ, – сказал я. – Пока доберемся до покаяния, должно наступить время для исповеди и раскаяния. Расскажи мне о шабаше.

– Ничего не зна-а-аю! Поверь мне, не знаю, не знаю, не знаю…

– Любезный Пьетро. – Я отступил от него на пару шагов, и голос мой сделался холодным и твердым: – Позволь объяснить тебе, как действуют эти инструменты.

– Нет, прошу! – вскричал он. – Не покидай меня!

– Я рядом, Пьетро, – подпустил я в голос теплоты. – Готов тебе служить, едва только меня призовешь. Расскажи нам о шабаше…

– Не-е-е зна-а-аю-у-у! – расплакался он столь жалостливо, что никто б и не подумал, будто перед нами палач, приказавший замучить десятки подсудимых.

Он был одним из тех, кому мучить других людей – все равно что на пол плюнуть. Но сами они слабы, будто тонкий винийский хрусталь, который даже на легчайшее к нему прикосновение отзывается стоном разбитого сердца.

– Дорогой мой Пьетро. Довольно будет всего лишь потянуть второй конец веревки, чтобы твои связанные за спиной руки начали выгибаться за голову. Все выше и выше. В конце концов суставы не выдержат, связки порвутся и сухожилия треснут. Твои руки поднимутся выше головы, что причинит тебе невероятную боль. Голова упадет на грудь, а ребра, кости, жилы и суставы станут видны настолько хорошо, что их можно будет пересчитать. Умелый палач сумеет растянуть тело так, что чрез него будет виден огонь свечи.

Я прервался ненадолго, чтобы взглянуть, произвели ли мои слова впечатление на обвиняемого, и с удовлетворением отметил: произвели. В конце концов, не раз, не два и не десять мне самому приходилось применять эти пытки, поэтому я прекрасно знал об эффектах, ими производимых.

– Это обычная пытка, которую мы используем на допросах, но обычность ее не означает в нашем случае неэффективность, – добавил я.

Подошел к палачу, что стоял подле очага – там были ровно разложены инструменты, которые не требовали нагревания. Я поднял две соединенные металлическими болтами пластинки, изнутри выстеленные толстыми железными остриями. Приблизился к канонику, который следил за мной с ужасом.

– Это – железные сапоги, – пояснил я. – Накладываются на голень и лодыжку, а потом болты скручиваются. Железные острия, размещенные внутри, давят кости твоих ног, рвут мышцы и протыкают тело. После того как болты затянуты, палач порой стучит по пластинам молотком, чтобы увеличить боль, или разогревает их на огне, или вбивает между металлом и телом железные клинья.

– Молю, – прошептал он.

– Это я молю тебя, Пьетро. Не позволяй нам использовать эти приспособления.

– Я невинен!

Ох, милые мои, сколь часто я слышал эти горячие и преисполненные отчаяния заверения. Но на сей раз, когда бы даже и хотел, не смог бы отворить для них слух свой.