Момент истины

Мальчика в рассказе редко называют Ванюшей, Ванюшкой. Взрослые сдержанны, ласковые слова малоподходящи, нельзя же жалеть мальчонку, а потом самим снаряжать его туда, где не им, а ему предстоит рисковать жизнью… Взрослые — боевые офицеры — как бы даже стесняются Ивана, им неловко при нем, беспокойно, не по себе: мы-то, сильные, вооруженные, здесь, среди своих, а он, полураздетый, полуголодный, беззащитный, скитается там, во вражьем тылу, за вершок от смерти. И ничего нельзя поделать, ничего нельзя изменить. Эта вдруг возникающая «недетская сосредоточенность» взгляда, эта медленная, неохотная еда, будто он отвык есть и привыкать уже нет смысла… Какое-то внутреннее страшное напряжение держит и не отпускает его… Ивана не остановить, не вразумить, не спрятать от войны. О нем говорят, что ему «ненависть душу жжет». Наверное, то, что мог видеть и пережить этот мальчик, плохо поддается словам. Писатель и не ищет таких слов, боясь неправды. Он полагается на наше воображение. Он знает: оно содрогнется, пытаясь представить себе, как на руках мальчика была убита его маленькая сестренка. В. Богомолов не описывает катастрофы счастливого детского мира. Он позволяет нам увидеть последствия катастрофы. И этот бесцветный сжигающий пламень ненависти.

Когда никого нет, Иван играет в землянке, как все мальчишки на свете во все времена. Стол перевернут, мальчик разгорячен, в руке нож, на груди бинокль… Похоже, что, даже играя, он продолжает рассчитываться с врагом, на этот раз волшебно могущественный и неуязвимый. А во что же ему еще играть? — мог бы спросить нас писатель. — Во что?

Нет, не приключения храброго юного разведчика, неуловимого мстителя в тылу врага описал Владимир Богомолов, хотя мог бы, мог бы… Он исходил из того, что детям на войне делать нечего, и если там для них нашлось дело, то это несчастье, беда, и повода для восхищения и подражания тут нет. Можно ли желать кому-либо повторения такой судьбы и таких подвигов?

Судьба Ивана Буслова никак не располагает к умилению, к рассуждениям о героизме; мешает возникающее чувство огромной неискупимой взрослой вины.

Стрельбы у Богомолова мало, но, какова война, сомнений не остается, иллюзий — тоже. Преувеличенным представлениям о «факторе человечности» тут не развернуться. Вот короткое воспоминание в «Зосе» о недавнем бое: «…Я, ошалев от удара прикладом по каске и озверев, дрался врукопашную запасным стволом от пулемета; выбиваясь из сил и задыхаясь, катался по земле с дюжим эсэсовцем, старавшимся — и довольно успешно — меня задушить, а затем, когда его прикончили, зарубил немца-огнеметчика чьей-то саперной лопаткой». Вот описание в романе того, что розыскники называют «экстренным потрошением» агента: Таманцев «бутафорит», лицо искажено, гимнастерка разодрана до пояса, захлебываясь руганью и слезами, изображает истерику, он сейчас своими руками прикончит этого гада, убившего «лучшего друга» Ваську! — тяжелое, малопривлекательное, но необходимое, выходит, актерство! Или вот автор досконально изображает «качание маятника» в исполнении того же Таманцева… Точные, выверенные, суровые слова, но другим здесь нечего делать, для изображения такой[80] схватки, такого ремесла они не годятся…

Все эти беспощадные глаголы («задушить», «прикончили», «зарубил», «всадил»), все жаргонные словечки розыскников («потрошение», «качание», «чистильщик» и «волкодав» и др.), а главное — все, что стоит и возникает за ними, не очень-то удовлетворительно и похвально с отвлеченно-эстетической и отвлеченно-нравственной точки зрения. То, чем заняты Таманцев и Алехин, может даже покоробить иную тонкую душу, но тонкие души забывают, что война вообще малоприглядна и что существует черная работа, которую нужно делать во имя спасения многих. Таманцев действует, и ему не важно, как он выглядит со стороны: ему вообще не приходит в голову, что возможна какая-то третья, все рассуживающая сторона. Эта сторона возникает в романе в лице автора, и автор не сомневается, что его герои правы. Они противостоят несомненному, страшному врагу своего народа, и всякая отвлеченность от этого основного факта безнравственна. Герои романа стоят на самом острие категорического приказа, далее приказывать некому, далее — нет никого, да они и не хотят уйти от ответственности. Они ясно сознают: «никто за нас это не сделает…» Они добьются «результата» и «момента истины», и это будет торжеством воинского умения, ума, мужества; торжеством профессионализма над «любительским» подходом к делу войны.

Момент истины — это есть «момент получения от захваченного агента сведений, способствующих поимке всей разыскиваемой группы и полной реализации дела».

Такой момент истины равнозначен полному успеху, победе, торжеству дела, но слово истина сохраняет здесь и свой прямой смысл: происходит решительное прикосновение к правде, к голому проводу правды.