Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

но стоит времени и обстоятельствам перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего образа действий. И нет людей, которые умели бы к этому приспособиться, как бы они ни были благоразумны. Во-первых, берут верх природные склонности, во-вторых, человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он до того времени неизменно преуспевал. Вот почему осторожный государь, когда настает время применить натиск, не умеет этого сделать и оттого гибнет, а если бы его характер менялся в лад с временем и обстоятельствами, благополучие его было бы постоянно364.

Макиавелли говорит, что наша вторая натура, плод привычки и традиции (он не прибегает здесь к понятию fantasia, которое встречается в его письме к Содерини365), приобретается по мере того, как мы приучаемся действовать отважно или осмотрительно. Никакая virtù не в состоянии возобладать над fortuna настолько, чтобы одна и та же стратегия всегда оставалась уместной. Еще важнее, что virtù такого рода никогда не дает людям власти изменить собственную природу или за счет этого действовать «вовремя». Если государь не в силах преодолеть приобретенную им вторичную природу, маловероятно, что ему под силу изменить природу своих подданных. Законодатель и пророк создают некую новую систему в среде разобщенных людей, во главе которых становятся. Однако новый государь имеет дело с людьми, привычными к определенному vivere, и должен, если хочет узаконить свою власть, приучить их к другому образу жизни. Этого он едва ли в состоянии достичь с помощью virtù, тем более если они привыкли к практикам гражданской свободы, которую Макиавелли считает неискоренимой. Лодовико Аламанни, работавший над своим сочинением несколькими годами позже 1513 года, возможно уже после прочтения «Государя» и размышляя над ограничениями предложенного Макиавелли анализа, полагал, что ему известен способ добиться этого. Впрочем, о новом государе, одном из типов новатора, лишь тогда можно сказать, что он меняет условия своего политического существования, когда он переносит их в контекст новизны или фортуны, где возможна исключительно краткосрочная перспектива. До сих пор были известны лишь две силы, способные создавать условия для стабильности: обычай, формировавший вторую природу людей, и благодать (или сверхчеловеческая virtù законодателя), закладывавшая prima forma. Поскольку законодатели учреждали республики, отличавшиеся высокой степенью устойчивости, нам следует обратиться к республиканской теории Макиавелли, дабы понять, что он думал о стабилизации политической жизни. По-видимому, в том же направлении толкает нас попытка разрешить загадку XXVI главы, которой завершается «Государь» и которая содержит страстный «призыв овладеть Италией и освободить ее из рук варваров». Он обращен к «новому государю». Возникал вопрос: в какой мере предшествующие главы подводят к образу героя-освободителя? Можем ли мы сказать, что они постепенно очерчивают его? Исходя из сформулированной здесь предпосылки – что в «Государе» перед нами не единичный завершенный портрет, а галерея различных типов новатора, – следует скорее задаться вопросом, к какой подкатегории или к какому сочетанию категорий относится этот освободитель. Риторика подсказывает, что речь идет о законодателе: Моисей, Кир и Тезей упоминаются вновь, и говорится, что итальянцы так же обессилены, как в свое время евреи, персы или афиняне. Virtù d’uno spirito italiano366 может выразиться в том, что новый государь придаст материи форму по примеру древних освободителей367. Следует ли понимать это так, что разобщенность итальянцев достигла такой меры, когда virtù законодателя ничем не будет обязана fortuna, кроме occasione? Макиавелли был флорентийцем и прекрасно понимал, что освободителю пришлось бы иметь дело с республиками и principi naturali, подданные которых обладали приобретенными или врожденными свойствами, усложняющими его задачу. Италия не инертная материя, которой надо придать форму, хотя он так говорит о ней, – сам Макиавелли противодействовал планируемому Чезаре Борджиа regno в Романье. Еще о герое XXVI главы нам сообщается, что он должен быть военачальником, чьи тактические принципы возродят virtù militare и (выражаясь словами Петрарки) antico valore368,369.