Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция

У Монтескьё – несколько в стороне от его исследований британской политики – можно найти исторический обзор способов, которыми коммерция, а значит, и страсть поддерживают свободу и гражданские ценности. Добродетель, полагает он, являлась принципом существования республик, но в данном случае он подразумевает vertu politique, не совпадающую (хотя и не несовместимую) с vertu morale или vertu chrétienne1218 и заключающуюся – в полном соответствии с традицией Макиавелли – в равенстве подчинения законам республики и преданности ее благу1219. Монтескьё более отчетливо, чем его английские предшественники, сознавал, что добродетель в этом смысле не всегда совпадает с частными ценностями или индивидуальной моралью; тем, как он писал о древней Спарте, Афинах и Риме, он дал понять, что республика способна навязывать ее с отталкивающей и бесчеловечной жестокостью1220. Как и Макиавелли, он понимал, что христианская добродетель предъявляла требования, с которыми гражданская этика могла не соглашаться, и что последняя более всего процветала, вероятно, в периоды, близкие к варварству, когда не было необходимости распространять человечность на тех, кто не относился к числу сограждан. Однако он поясняет и причину: этика древних городов по сути своей являлась воинской этикой, к торговле и даже к земледелию относились с презрением, а Платон и Аристотель верили, что личность можно и должно полностью перестроить с помощью музыки1221. Люди, производящие товары и обменивающиеся ими, начинают сознавать, что есть ценности, несводимые к законам их города, и вступают в отношения, состоящие не только в подчинении этим законам. Если они ведут торговлю за пределами города, они также вступают в отношения и формируют новые языки и ценности, почти не подчиняющиеся власти республики. С одной стороны, нравы смягчаются, развиваются искусство и изящные манеры, а жестокость Ликурговых или драконовских законов ослабевает, но, с другой стороны, эта логика объясняет, почему Платон считал, что необходимо запретить торговлю вне стен города и доверить социализацию личности музыке и другим видам воспитания, контролируемым стражами. Коммерция – источник всех социальных благ, кроме одного (мы понимаем, что и само христианство возможно лишь в мире межгосударственных контактов, oikumene, а не полиса), но именно это благо, vertu politique, делает из человека zōon politikon, а следовательно, гуманное существо; имеется радикальное расхождение между этими двумя ценностными категориями. Коммерция, прививающая людям культуру, влечет за собой роскошь, которая развращает их1222; не существует экономического закона, который ограничивал бы накопление роскоши, и добродетель можно сохранить лишь за счет присущей республике дисциплины, воспитания людей в бережливости – которая в действительности способствует дальнейшему развитию торговли – средствами, включающими в себя музыку и умение владеть оружием.

Макиавелли, определяя гражданские ценности как совершенно несовместимые с христианскими, использовал концепцию оружия, чтобы выразить как полную преданность гражданина своей республике, так и представление о мире, слишком суровом в обращении с негражданами, чтобы исповедовать какую бы то ни было универсальную человечность. Монтескьё прибавил к этому концепцию коммерции и пришел к выводу, на который намекали Флетчер и Давенант: коммерция и культура несовместимы с добродетелью и свободой. Торговля сулила более непосредственные удовольствия, более утонченные чувства и более универсальные ценности по сравнению с теми, что свойственны древним спартанским, римским или готским гражданам-воинам, но, поскольку она олицетворяла более универсальный принцип иного порядка, чем тот, что лежал в основе конечного полиса, она оказалась совершенно чужда добродетели в значении vertu politique. И хотя возможно было сформировать законы, образование и нравы, которые сдерживали бы накопление роскоши, всегда имелось основание с не меньшей уверенностью утверждать, что роскошь вела к порче законов, образования и нравов. В среднесрочной перспективе можно было принять тезис, согласно которому коммерция и искусства вносили свой вклад в развитие коммуникации и даже в развитие свободы и добродетели, равно как и установить гармоничные отношения между страстью и разумом; но в конечном счете обойти эту несовместимость оказалось нельзя. Коммерция пришла на смену фортуне; республике не под силу вечно контролировать свою историю или сопротивляться собственной коррупции; частное и универсальное по-прежнему оставались непримиримо враждебны друг другу.