Мона Ли

— Про войну снимать может каждый, — Псоу пощупал сероватое влажное белье на постели, — любой дурак тебе снимет! Кровища, бинты, танки-самолеты, любовь лейтенанта к медсестре. Ты сними детскую сказку, а? Ты уломай самого Филлера! Хотя ты-то как раз уломаешь, да. Нет, ну ты сними какую-нибудь Красную шапку так, чтобы ее взрослые смотрели, а? В детском можно сказать сейчас то, о чем не заикнешься во взрослом… налей.

И стучали колеса, и пили коньяк в компаниях, и спорили о Голливуде, Феллини и Никите Михалкове. Шла обычная поездная жизнь. Пал Палыч заглянул в соседнее купе:

— Ребята, уже второй час ночи! Имейте совесть! Я спать не могу от вашего пения. Мона, ты, конечно, актриса, но спать пора давно!

— Пап, ну ты спи, — Мона Ли хотела спеть, и все ждала тишины, — пап? Спи, я тихо приду и лягу.

— Мона, я тебя прошу!

— Хорошо, сейчас-сейчас! — Мона Ли сморщила нос.

Пал Палыч ушел, разозлился, щелкнул замком и провалился в сон.

Маленький, темный, в рубашке защитного цвета, наподобие тех, в которых ходят дембеля, стоявший в тамбуре спального вагона, отлепился от стены, и пошел вразвалочку, хватаясь за двери купе — со стороны казалось, что это пьяный идет из ресторана. Некоторые двери отъезжали в сторону, обнажая темное пространство, в котором слышалось дыхание спящих. Нужная дверь не подалась. Темный поднажал на нее плечом, отталкивая вбок, но тут вышла проводница, зевая, обдернула полотняную дорожку, лежавшую поверх ковровой, стерла локтем пыль с откидного сидения, поправила пруток, на котором весело колыхались занавески, и, окинув профессиональным взглядом темного, сказала, — ты чего тут шляешься? Из какого вагона? Темный назвал номер. Вот, и дуй в свой плацкарт, тут приличные пассажиры, ишь, ошивается… сейчас линейному доложу, быстро тебя ссадим! На этих словах темный вновь растворился в тамбуре.

За трое суток пути все одурели, жара стояла невыносимая, окна открывать воспрещалось — торчали в тамбурах, выходили на станциях, поливали минеральной водой простыни — не спасало ничего. Даже водку никто не пил — а пива в ресторане не было. Самые стойкие играли в преферанс по полкопейки, умные читали, мудрые дремали. Архаров, за которым моталось полгруппы, ходил из ресторана до купе и обратно, совершенно измучив своими появлениями Пал Палыча и разозлив его настолько, что тот, выведя Архарова в прокуренный жаркий тамбур, сказал:

— Александр, как же вам не стыдно! Она ведь девочка совсем, а вы просто преследуете ее. Она — ребенок, а вы? — Архаров молчал. Пал Палыч закурил, предложил сигарету Архарову, — Саша, вы отдаете себе отчет, что ей всего ДЕСЯТЬ лет? — Архаров покраснел, отметил по актерской цепкой привычке, что у Коломийцева дергается жилка в углу глаза, и ответил:

— Я все понимаю. Я взрослый мужик, мне уже двадцать три. За мной полстраны бегает, у меня баб — несчитано. Жена. Я пальцем шевельну — за мной пойдет любая. И вы поймите, я к Моне не как к женщине… не как к девушке, нет. Она меня просто — ну, я не могу вам объяснить. Я живу как под гипнозом — я никого, кроме нее, не вижу. Я с ума схожу. Я хотел от съемок отказаться — и не могу. Поверьте, я дурного ничего не держу даже в мыслях — но мне нужно ее видеть. Кошмар. — Пал Палыч от волнения не заметил маленького и темного, шмыгнувшего мимо них в коридор вагона. Оба молчали. За окном стояла на одном месте степь, не двигаясь, висело в зените солнце и только кружилась вдалеке черная точка вертолета.

— ПАПА! — услышал Коломийцев страшный крик Моны, и они, переглянувшись с Архаровым, бросились к купе, где сидела и смотрела в окно Мона Ли.

— Что, что случилось, — наперебой кричали Архаров и Коломийцев, а Мона Ли, трясясь от ужаса, показывала пальцем — на тоненькую, медного цвета змейку, свисавшую с багажной полки. Змейка быстро выбрасывала раздвоенный на конце язычок и готовилась к прыжку. Архаров, не раздумывая, выхватил из купе Мону Ли, змейка сползла на полку и раздумывала, куда ей двинуться дальше. Все, прибежавшие на крик Моны, оцепенели. Тут кто-то маленький и темный буквально протиснулся между стоящих и неуловимым стремительным движением выбросил вперед руку.

— Отойдите назад, — тихо сказал он, — отойдите. — Держа змею в вытянутой руке, он прошел мимо белой, как лист, проводницы, и, выйдя на скрежещущие листы перехода между вагонами, бросил в отверстие между ними змею.

Когда улеглись волнения, когда все перетряхнули свой багаж после меланхоличного замечания проводницы — а чего вы удивляетесь? стоянка ж была? а там, считай, пустыня, там этих змеюк вечно. Заползают, чо уж. Да никто еще не помер, они ж одуревшие. Кто? — сказала Леночка Нижегородская, красавица с потухшими глазами, играющая любимую жену султана, — кто одуревший? Змеи, ясное дело, — ответила проводница и пошла обтирать поручни мокрой тряпкой. Пал Палыч, перепуганный отчаянно, все успокаивал Мону Ли, Архаров прохаживался по коридору, делая вид, что читает расписание поезда, лениво прикнопленное к доске.

— А что, Пал Палыч, не пройтись ли нам по поезду? — спросил он, наконец.