Мона Ли

— На предмет чего? — Пал Палыч вышел из купе, когда Мона уснула. — А поблагодарить спасителя, все-таки герой … — Архаров ждал, что Коломийцев скажет, что именно он, Саша, спас его дочь, но Пал Палыч промолчал и кивнул — мол, пройдем, поищем. Они прошли весь поезд — от головного вагона до хвоста, заглядывая в купе, открытые из-за духоты, проглядывая полки в плацкартном, даже деликатно стучали в вагонные туалеты. Маленького темного не было нигде, будто он сам выпрыгнул из поезда — вслед за брошенной на рельсы змеей.

На вокзал Ташкента прибыли вовремя. Пока пассажиры, выходя из вагона, ужасались тому, что здесь так же жарко, как и в поезде, местные, встречающие московский поезд, сообщали, что нынче июнь просто ужас, какой холодный. Рассаживались по автобусам, чтобы ехать в интуристовскую гостиницу, где разместили народных, заслуженных, дирекцию и особо ценных членов группы.

Вечером Псоу собрал всех в холле, объявил, что дает день на отдых, а он, с оператором и вторым режиссером, если дождутся (в это он вложил столько яда, сколько накопил за дни пути) ХУДОЖНИКА, едут на натуру. На вопрос Леночки Нижегородской, не будет ли змей там, где будут снимать натуру, Псоу со всей серьезностью заявил, что вызвал змеелова, который очистит пустыню от гадов.

— А еще кто, кроме змей будет? — изумилась Леночка.

— Ядовитые пауки, детка, — Леня Северский, играющий визиря, обнял Нижегородскую за талию, — а еще там бедуины, кактусы и контрабандисты.

— Я не поеду никуда! — заверещала Леночка, — снимайте здесь! Насыпьте песку и снимайте!

Разошлись за полночь, время сдвинулось относительно московского, и общая усталость вдруг сковала всех одновременно. Разбрелись по номерам, счастливчики из люксов включили вентиляторы и зоопарк, как ласково называл Псоу свою группу, погрузился в сон.

Маленький, темный, буквально издыхая от жары, поглубже натянул кепчонку и устроился спать на скамейке вокзала.

Первый день неожиданно отсняли замечательно. В Старом городе, где было прохладно, и кричали муэдзины, и торопливо проходили женщины, привычно прикрывая лицо рукавом платья, госфильмовцы будто на ковре-самолете перенеслись в самую настоящую сказу «1000 и 1 ночь». Играли с восторгом, без пересъемки. Найденный накануне художник, вполне пришедший в себя после запоя, быстро чиркал в блокноте карандашом — зарисовывал Город.

В самом же Ташкенте появление Моны Ли вызывало такой живой интерес горожан, что Псоу попросил у руководства республики выделить милиционера — для обеспечения порядка. Над Вольдемаром сначала посмеялись, но, увидев Мону Ли, начальник городского отдела милиции, почмокав губами, выделил аж двоих.

Со дня на день ждали, что прилетит Марченко, нога которой уже зажила, но Лариса Борисовна оттягивала свой приезд — она любила солнце, но совмещенное с купанием в море, а «пустыня, дружочек мой, — говорила она по телефону Псоу, — для верблюдов!» И хохотала своим, пронзительно уходящим вверх, почти в звучание колокольчиков, смехом. Который, впрочем, многие находили вульгарным и неприятным.

Когда палящий дневной зной сменялся вечерним, дрожащим от испарений асфальта, съемочная группа высыпала на лоджии гостиницы, чтобы полюбоваться видом прекрасного города и разглядеть, если повезет, Тянь-Шаньские отроги. Натуру снимали в долине реки Чирчик, и, увидев воду, все вздохнули, как будто увидали океан. Псоу сорвал голос, пока кричал в мегафон, — всем приготовиться к началу съемок! Он задумал снять сцену с тигром, безмятежно дремлющим под чинарой, но, ни местный Зоопарк, ни частные владельцы хищников, переговоры с которыми велись тайно и через посредников, не дали своего согласия.

— Восток — дело тонкое, — не переставал повторять Эдик, который мечтал об одном — скорее вернуться в Москву. Чужая страна, со своими, непонятными законами, с непривычно тяжким климатом, жирная еда, кок-чай, голубая глазурь минаретов, вся роскошь восточных базаров, преувеличенно громкая речь — все это изумляло, восхищало и утомляло.

Мона Ли попросила Пал Палыча купить ей шелковое платье, шальвары по щиколотку и мягкие туфли с узкими носками, а девочки-гримеры заплели ей косички, после чего она стала привлекать к себе еще большее внимание. На базаре ей подарили «киз дуппи» — девичью тюбетейку, и сразу все женщины из съемочной группы надели тюбетейки.

Министерство культуры Республики принимало дорогих гостей из Москвы по высшему разряду. Начиная от бесконечных банкетов в ресторанах, приглашений в гости, на концерты народных ансамблей Узбекистана до вежливого совместного просмотра спектаклей русской классики в Драмтеатре имени Горького. Лёня Северский, изображал на «бис» беседу актеров театра имени Хамзы:

— Э-э-э-! Юсупова, как ты можешь мать Ленин играть? Што-што такой? Пачему не могу? Э-э-э, — с таким усам! Ты только Сталин играть! — Эта сценка, подслушанная Лёней на репетиции в театре, обросла чудовищными подробностями, и зрители просто умирали от смеха, икали и плакали.