Монады

Взрослые за глаза величали его князем. Кавказским. Именно что вообще кавказским, не конкретизируя. А кто на Кавказе не князь? Какая женщина не княжна, не славная наследница царского рода?

В представлении девочки так и было – некий горно-снежный Кавказ, как у Лермонтова, и посередине наш князь. А поверху проносится смутный, как скопление серых облаков, Демон. От воображаемых страшных кавказских высот и видения Демона замирало дыхание и становилось невообразимо холодно, как никогда не бывало в их китайском бытии.

Но это быстро проходило.

Еще можно было представить ярко-морозную русскую зиму с обильным сияющим снегом и легким потрескиванием на холоду голых древесных стволов. Все, конечно, по рассказам взрослых и многочисленным русским книгам, переполнявшим их дом. Да и в Русском клубе книг было немалое количество. Такого разнообразия классики и всякого рода среднего русского письма потом в России девочке не довелось встречать.

Да и я тоже не встречал. При тогдашних запретах, ограничениях и цензуре где было встретить полную русскую библиотеку? Только в редких сохранившихся частных коллекциях да в закрытых спецхранах. Ни туда, ни туда я доступа не имел. В общем, скудные были – одно слово! – детство и юность. Ан ничего, и в подобных обстоятельствах не последними людьми выросли.

Князь не говорил ни на одном языке, кроме, естественно, своего родного, блеснуть на котором ему не предоставлялось возможности, так как на расстоянии ближайших тысячи километров не находилось ни одного соплеменника. По-русски же он говорил с неимоверным гортанным акцентом. Но все попривыкли.

А на бывшей территории бывшей Российской империи был он полковником бывшего гвардейского, немыслимо отважного и легендарного кавказского дивизиона, наверное, Его Императорского Величества. Скорее всего. Девочка, естественно, про Императорское Величество слыхала. Но Мухтарыч был просто Мухтарычем. Славно служив отечеству и императору в своем воинском звании, здесь он оказался абсолютно не у дел – неухоженный и неприкаянный, без всяких сбережений, без знания языков и каких-либо посторонних умений, кроме уже упомянутых, воинских. Так он и обитал приживалом в их доме. Однажды удалось ему пристроиться расфасовщиком на фабрике по производству куриного желтка. Ненадолго. Желток ли кончился, кончилось ли его терпение или терпение работодателя, но снова Мухтарыч оказался в их доме. К радости девочки и ее брата, для детских мелких проказ, производимых над славным князем. Ох, уж эти детишки!

Мухтарыч, одетый в нечто черкесскообразное и почему-то в теплых унтах, сменяя временами их на мягкие сапоги, кряхтя и что-то приговаривая себе под нос на своем родном, никому не ведомом наречии, спускался только к завтраку и обеду. Остальное же время он проводил в своей маленькой получердачной комнатке, где все было приведено в идеальный порядок почти пустынной сакли. Сакля – девочка именно так определила для себя его жилище. Вещей действительно было немного. Да и то – где их много-то взять?

Девочке запомнилась только огромная сабля в тяжелых черных, мрачно поблескивающих полустертым чеканным узором ножнах, которую она даже не сумела удержать в руках, когда однажды Мухтарыч, сняв со стены и легко поддерживая, вложил в ее руки.

Сабля была холодная. Это тоже запомнилось.

Вечерами, стелясь вдоль стен, девочка с братом по лестнице почти подползали к двери Мухтарыча и загробными голосами начинали в унисон завывать, изображая местных устрашающих духов. Они изредка оглядывались – не слышит ли мать. Но нет, родители, занятые очередными по-вечернему разодетыми гостями, были далеки от места событий. В щелке под дверью комнаты Мухтарыча гас свет. Кубарем дети скатывались по лестнице и лукаво-смиренные являлись пред лицо родителей.

В иные же дни, вскарабкиваясь на крышу подсобного помещения, они оказывались прямо под окном Мухтарыча. Водрузив на длинные палки пустые тыквы с двумя прорезанными дырками, в которые прорывался колеблющийся свет от вставленной туда свечи, они поднимали это зловещее сооружение прямо на уровень его окна. Изнутри же комнаты оно должно было видеться как нечто эдакое, как им представлялось, ужасающее, напоминающее дьявольское видение. Мухтарыч замирал. Дети тоже.

Только изредка из окна Мухтарыча вдруг ответно высовывалось что-то уж и вовсе несообразное – черное, лохматое, ревущее, с разинутой пастью, откуда вырывались невероятные проклятья. Можно было бы предположить, что это отчаянно-лихой ответ самого Мухтарыча, если бы не чистейшие русские выражения, на которые он с его сильнейшим кавказским акцентом был просто не способен.

Дети с шумом рушились вниз. Целый вечер их не было слышно.

На следующее утро за завтраком, поглядывая в сторону девочки и брата, сидящих прямо напротив него, притворно грозный Мухтарыч что-то шептал на ухо склонившейся к нему матери. Мать улыбалась и следом же хмурила брови. Брат мгновенно краснел и, не дожидаясь расспросов, все тут же сам и выкладывал. Девочка держалась до последнего. Мухтарыч довольно попыхивал папироской.

* * *