Монады

Мартышки-поедатели душ, свергаясь с гор, стремительно вселялись в местных худых и сопливых детишек, носы которым не принято было утирать. Крупные зеленые капли вечно нависали над их губами и засыхали бурыми пятнами. Маленькие сопливцы с диким визгом кубарем катились по кривым и неровным улочкам тесных районов местной бедноты, уставленным дощатыми хибарами. Бились о тонкие стенки, производя невероятный шум, издавая неповоротливыми раздувшимися и посиневшими губами какие-то невообразимые звуки. Ломились в двери собственных, вернее, уже бывших собственных домиков, выкрикивая нечто и вовсе несусветное. Прямо издевательское даже:

– Мама – хи-хи-хи! – мамочка – ох-хо-хо – это я! – и мамаши в ужасе припирали вход во вздрагивающие и кренящиеся домишки изнутри своими субтильными тельцами, упираясь и скользя по плотно убитому глиняному полу перебинтованными крохотными ножками почти что полугодовалых младенцев. А чудище снаружи, разрастаясь до невероятных размеров, все взвывало и взывало, и неодолимо ломилось внутрь. Ужас! Узнавали ли крохотные мамаши в этих громадинах своих пропавших и отпавших отпрысков?

Возможно, что и узнавали. Возможно, что и находили, отыскивали своих, но не среди безумной бесчисленной дикой и беспардонной оравы подобных, а где-то в стороне, на задворках, принявших, в свою очередь, вид мелких, суетливых и некормленых серых зверьков. С ними вроде бы было полегче. Хотя кто знает.

Да, все одно, пути назад не было. Такова жестокая проза и одновременно фантастика жизни.

Но чаще других эти скромные многострадальные дома навещали умершие родители. Молча рассаживались вкруг мерцающего очага и с широко раскрытыми немигающими и невидящими глазами начинали свои бесконечные монотонные литания. Остановить их можно было только громкими окриками. То есть подбежать и громко рявкнуть в самое ухо. Так ведь страшно. И то – кто бы отважился на подобное? Разве что только особо отчаянные и отпущенные. Так на то они и отпущенные. И понятно – родители все-таки, хоть и давно умершие.

В самых крайних, хотя и не таких уж редких случаях приходилось на время покидать дома, осторожно оставляя у маленького домашнего алтаря в сторонке всевозможные курения и сладкие подношения. Стремительно выскальзывали из дома, забирая с собой все необходимое. Даже мелких домашних животных. И бежали прочь.

Это бегство на время умиротворяло всех многочисленных запредельных существ, претендующих на жизнь и душу мирного китайца. Возвращались через несколько дней, а то и недель. Осторожно приоткрывали дверь, коли такая наличествовала. Просовывали в проем гладко причесанную круглую голову. Дома было чисто, прибрано, пустынно и прохладно. Одинокий луч света, проникая сквозь растворенную дверь, светился на ярком красно-рубиновом пятне размятого и недоеденного граната.

Входили, оглядывались. Спускали с рук животных. Те медлили, переминаясь с ноги на ногу. Входили внутрь. Все было в порядке. Ну, если бывало в порядке.

А вообще-то, нужно заранее, загодя, соответственно известным и подробно разработанным процедурам, на тех же домашних алтарях регулярно проводить немалые церемонии по умиротворению властолюбивых ушедших предков. И все будет в порядке, без всяких там выше описанных эксцессов. Просто нужно точно, неуклонно и своевременно следовать известным предписаниям. И большинство им следовало. Старалось следовать.

Говорят, что подобные отношения с умершими не совсем характерны для большей части территории Китая. Может быть. Описываю, как слыхал. Как мне передали реальные свидетели тех конкретных событий в тех конкретных местах, о которых идет речь в нашем повествовании, где я по случаю в свое время оказался на недолгий срок. Что уж там происходило и до сих пор происходит в других регионах и поселениях – не ведаю. Не хочу понапрасну выдумывать и сочинять.

Изредка мимо проходил, надвигался на всех и на все сразу черный Кабан-гора. Столь огромный, что бывал даже и неразличим, как нависшая туча или пододвинувшаяся темная скала. Только слышалось за стенами его тяжелое сопение, да неожиданные порывы ветра прорывали шаткие доски домиков и врывались внутрь, донося его тяжелое, пахнущее гарью и слежавшейся пылью дыхание. Тяжелый животный дух влажной шерсти. И снова пропадало.

Кто мог их защитить? Ну, разве только Светлый Кабан, последователь монаха Танга. Или Сань Джу, Посланник Владыки Горных Облаков. Или, наконец, Дух Священной Черепахи пророчицы Анг. Да, еще белый единорог с плотным телом крупного осла и длинным тонким витым рогом, восходящим прямо из центра его крутого лба. Он стремителен и неуследим, соревнуясь в том с тайным укрытым духом луны. Где уж рассчитывать на него простым смертным! Разве что только императору в помощь и подмогу.

Так что, немного их – защитников. Да и докличешься ли? Особенно местной-то бедноте. Вот так и жили.