Монады

Возвращаясь из школы, она видела тех же застывших интеллигентов, сидящих кружком во дворе и что-то выкрикивающих под предводительством вскидывающего вверх руки маленького иссушенного, как кузнечик, яростного человечка. Тот был одет в известный ленинский сюртучок, со временем переименованный в маоцзэдуновку.

Они выкрикивали:

– Долой империализм!

– Долой Конфуция!

– Долой монахов и религию!

– Да здравствует Мао джу си (председатель Мао)!

Девочка, опустив глаза, поспешала мимо.

Иногда она встречала их за оградой дома, где под водительством того же человечка они, отвыкая от мелкобуржуазной идеологии и эксплуататорства и приучаясь к физическому правильному труду, копали какие-то канавы, выкорчевывали деревья, подметали улицы. Их бросали на уничтожение цветов и повсеместное выкорчевывание травы, как злостного буржуазного пережитка. Изредка они снова собирались в кучки, чтобы опять выкрикивать те же самые лозунги.

Маленький человечек, иногда заходившийся нестерпимым и долгим кашлем, стоял в сторонке, бледный и с холодной испариной после очередного приступа.

Внизу, под ними, проживала красивая семья южных китайцев. Профессор Чу, музыкант, преподаватель местной консерватории, и его красавица жена, которая, проходя мимо девочки, взглядывала на нее огромными прекрасными глазами. «Как у оленя», – сказала девочка матери. Да, согласилась мать. В образе оленя всегда ведь таится нечто печальное и даже трагическое.

Однажды жена профессора по какой-то причине не вышла на обязательную зарядку. Возможно, даже и по болезни, что не принималось во внимание как извинительная причина. Через несколько дней мужа уволили из консерватории. Он потерял всякую возможность быть причастным своей музыкальной профессии и соответствующего заработка. Их семья съехала. Говорили, что профессор пристроился где-то в дальней провинции истопником. И то было в его положении просто счастьем.

Это тоже запомнилось.

И вот через некоторое время, погрузившись всей оставшейся семьей на пароход (естественно, кроме девочки), отъехали-таки в дальние края. На родину родителей матери – в Англию. В небольшой старинный городок Честер. Хотя прямо перед отъездом отец зачем-то купил огромные земли в Новой Зеландии или в Австралии, в чем ему поспособствовал его многолетний тамошний партнер.

Он же для пущей информированности своего далекого китайского коллеги прислал книгу про Мельбурн. Роскошное издание наряду с фотографиями громоздких зданий, украшенных британскими флагами, в основном было почему-то посвящено странным кенгуру, словно они единственно населяли огромные пустынные пространства гигантской страны и ее немалые города. Их изображения заполняли все страницы книги. Девочка решила, что это такие мягкие плюшевые домашние животные, с которыми можно играть и которых, засыпая, можно класть с собой на ночь в кроватку. Под одеялами они вытягивают свои длинные задние тощие, чуть подрагивающие во сне ноги и короткими мягкими передними обнимают за шею, прижимаясь к лицу твердой пушистой головой. Девочка мечтала об одном из них.

Отец так никогда и не добрался до Австралии. Не было здоровья, да и желания. Вроде бы купленные земли, со временем значительно возросшие в цене, унаследовал младший брат девочки, впоследствии переселившийся туда.

Девочка позднее посещала родителей в маленьком унаследованном от предков, давно не ремонтированном, традиционно английском честерском домике. Вернее, навестила уже одну мать. Отец умер в достаточно еще не старом возрасте. Не выдержало сердце. Посетить родителей раньше не было никакой возможности. Ну, все знают обстоятельства и правила, регулировавшие тогдашнюю жизнь и быт советских граждан. А ведь она к тому времени была полноценной гражданкой Советского Союза.

До смерти отец не мог себе простить, что отпустил любимую дочку в дикую и уже неведомую страну, мало напоминавшую прошлую его родину. Его послевоенные иллюзии о возрождении старой России испарились. Конечно, о том он мог судить только по прессе и редким письмам родственников, так ни разу и не навестив их. Но этих сведений, казалось ему, достаточно. Да так оно и было.

Новые отношения с матерью были легкие, но прохладные. Сестры отъехали в Канаду. Когда гораздо позднее девочке во вполне солидном возрасте предоставилась возможность самой окончательно перебраться в Британию, матери и сестер в живых уже не было. Брат затерялся в своей Австралии. Она осталась одна. Продав родительский честерский дом, переехала в Лондон, навсегда распрощавшись с прошлым.

Я бывал в Честере, месте поселения ее родителей по возвращении в Англию. Понятно дело, не застал уже их в живых. Бродил по древней крепостной стене, меланхолически заглядывал в церкви, отрешенно разглядывал новейшие туристические магазинчики. Смесь серокаменной древности с пестрой современностью была мила, но утомительна.