Монады

В одно из своих посещений Амстердама, где в то время обитал ее сын, в его отсутствие она навестила жилье, которое он делил со своей тогдашней крупной и улыбчивой голландской подругой. На канале Принцен Грахт, где я тоже останавливался в одном из скромных отелей во время краткого визита в Голландию. Было лето. Было сыровато. Я гулял вдоль каналов. Вечерами же встречался с местными внимательными студентами, объясняя им странности и даже загадочность российского культурного быта. И просто быта.

Да, я, кажется, забыл помянуть, что в Москве девочка успела выйти замуж. Ненадолго.

Вскорости, оставив мужа, она, как поминалось, уехала в Англию. Изредка перезванивалась с ним, оповещая об успехах увезенного без всяких проблем и претензий с мужниной стороны сына. О какой-либо финансовой помощи, естественно, речи не шло. Да и какая помощь от нехитрого богемного обитателя советских коммуналок. Ну, понятно, о ту пору уже и не коммуналок. Да и к тому же вскорости грянули времена великих перемен. Но все равно ни о какой финансовой поддержке речь не могла идти. Она и не ожидала.

Пересеклись они за все время разлуки только единожды в том же самом Амстердаме, куда он с невнятной группой новейших авангардных художников прибыл на такое же невнятное мероприятие. Но успех всему русскому, преодолевшему в себе советское, тогда был обеспечен по всему миру.

Я знал его по Москве. Неряшливо одетый, небритый, с вечной сигаретой во рту. Эмоционально сухой, он производил на окружающих впечатление человека нечувствительного и даже грубоватого. Так оно и было. Но мыслил он точно, хотя и узко.

Возможно в свое время, в нем было некое обаяние. Все-таки – молодость, Москва, художники, советская власть, диссиденты, андерграунд, авангард.

Ну, все понятно.

Подивившись амстердамской неустроенности своего сына по извечной русской привычке, она тут же энергично начала наводить порядок на чужой территории, в квартире помянутой его подруги. На мягкие, но настойчивые претензии объявившейся позднее голландки она оправдывалась:

– Так ведь паутина вокруг.

– Но это же моя паутина, – справедливо возражала голландка.

Ну, твоя, твоя! Кто возражает? Бедная голландка!

Нечто подобное же русско-советского оттенка приключилось и со мной во время моего первого посещения Нью-Йорка. Кстати, поселился я в районе Трайбека, тогда еще не вошедшего в моду и бывшего достаточно дешевым и обшарпанным. Именно где-то здесь, в соседстве со знаменитым и шумным Чайна Таун, незадолго до меня недолго обитала и девочка. Во время кратковременного визита она остановилась у своей давней подруги времен совместного китайского детства. У какой-нибудь из помянутых Джолли, Кисы или Бэби. С неким возродившимся, почти отроческим энтузиазмом они бегали по ближайшим китайским магазинам и ресторанчикам, оживляя прошлое и буквально задыхаясь от воспоминаний. Но это длилось недолго.

Я же, поселившись у известного российского журналиста, сотрудника всех немногочисленных русских нью-йоркских газет, был помещен в просторную комнату. Сам же хозяин разместился на крохотной кухоньке. И все бы было хорошо, если бы место моего ночлега, как и сама кухня, постоянное обиталище самого хозяина, не было завалено безумным количеством книг, газет и журналов – он был библиофил (как, впрочем, и многие из нас, бывших советских). И вся печатная продукция была вывалена просто на пол. Немалое количество книжных полок, расставленных вдоль периметра всех стен, на удивление пустовало, затянутое легкой пленочкой нью-йоркской пыли, впрочем, ничем не отличающейся от пыли всех иных мегаполисов мира.

К своей кровати я пробирался узенькой тропиночкой, проложенной среди холмов этой необозримой массы разноязычных изданий.

Одним утром, оставшись дома и исполненный энтузиазма с некоторой долей альтруизма, я, потратив целый день, разложил все книги по полкам, впервые за долгие годы обретших соответствующий должный вид. Я был чрезвычайно доволен, удовлетворен, даже горд плодами своего бескорыстного труда. Вернувшийся хозяин, противу моих радужных ожиданий, был крайне раздражен.

Мне пришлось съехать.

* * *

Подошел недлинный состав. Стали грузиться. Впрочем, пассажиров было не так уж и много.

Поезд тронулся.

Разместившись в своем купе, прижавшись к окну и почти расплющив лицо, девочка отчаянно всматривалась в медленно уплывающие фигурки ее родителей, сестер, брата. Всех прочих обитателей перрона. Назад пути не было!

Точно так же через три недели утомительного путешествия будет она разглядывать приближающуюся пыльную ташкентскую платформу, пытаясь вызнать среди толпы встречающих тетю Катю и дядю Митю.

Выйдя из вагона, девочка стояла, осматриваясь посреди своих многочисленных вещей, пока вдали не заметила старенькую и сухонькую тетю, старшую сестру отца, выглядывавшую свою неведомую заграничную племянницу. Поскольку платформа полностью опустела, ошибиться было нельзя.

* * *