Монады

Вроде бы у девочки тоже был случай посетить этот жаркий город с его неординарным музеем. Но с уверенностью утверждать не берусь. И не буду. Возможно, тот самый сладковатый абрикосовый запах мог ей напомнить времена китайского детства. Возможно. Что касательно до самого Дали, то не знаю, привлек ли он ее пристальное внимание. Хотя она всегда была весьма восприимчива к любому роду искусства, и изобразительному в том числе.

Но в случае с домовым все обстояло гораздо более пугающе. Только постоянное кормление на время утишало ярость злодея. В течение почти месяца незамеченные дети ублажали страшного и коварного нижнего жителя. Надо сказать, что они уже и сами притомились этим. Но выхода вроде бы не предвиделось.

Однако по странному запаху, начавшему вскорости исходить из-под лестницы, взрослые обнаружили результаты этого кормления. Догадаться, кто был виновником, не составляло труда.

Тут как раз и появился ослик.

* * *

В Иркутске детей ссадили с поезда и прямиком направили в санпропускник. Слово дикое! Вряд ли тихие китайские детишки могли знать его. Да и для многих нынешних наших оно вполне неведомо и тоже дико.

Всех наголо тут же обрили в предупреждение предполагаемого стремительного распространения с их непредсказуемых иноземных голов страшных врагов жителей нашей великой страны того времени – вшей.

Еще были памятны военные годы. А эти – иностранцы все-таки. Кто их знает? Кто знает, что неведомое и губительное могут породить чуждые пределы. Возможно, вы и не помните, но всякий советский человек ведал в своей тогдашней бытности злодейского колорадского жука, тайным коварным обходным путем проникшего к нам из американских глубинок. И я знал про него во всех подробностях, хотя никогда и не встречал вживе.

Огромными страшными челюстями он перемалывал тучные злаки мирных российских полей, временами вплотную приближаясь к самой антропологической составляющей советского колхозного быта. То есть шумно и страстно дышал уже возле постелей самих невинных советских поселян.

Огромные полчища этих монстров по ночам вставали над полями и лугами, черными светящимися глазами, примеряясь, всматривались в ближайшие крестьянские дома, озарявшиеся мирным вечерним светом драгоценных электрических лампочек.

Однако тут у девочки проявился невиданный, истинно что недетский характер. Напрягшись почти до полнейшей белизны своих всегда пылающих подростковым румянцем щек, сжав зубы и готовая стоять насмерть, она защитила столь дорогие ей невзрачные рыжеватые косички. Хотя вполне возможно, ее оставили в покое только потому, что, в отличие от своих спутников, разосланных тут же по различным детским домам и приемникам, она единственная ехала к родственникам.

К тете Кате с ее толстенными очками, делающими глаза такими маленькими-маленькими, трогательно малюсенькими и придающими ей вид древней морщинистой черепахи. К неведомому еще девочке, но вполне уже ведающему о ней дяде Мите. Да, да, милые, милые тетя Катя и дядя Митя, с их трогательным, хотя и скудноватым, советско-узбекским бытом. Однако все необходимое для достойного проживания у них было. Было в меру. Хотя и не больше. И как тут не помянуть тоже пока неведомое девочке, но уже въяве существующее, ожидающее ее, уже стоящее на столе в раскрытой трехлитровой стеклянной банке, привлекая пленительным своим ароматом сложно строенные рои пчел и ос, изумительное тети-катино абрикосовое варенье.

Да, про него нельзя не помянуть. Я пробовал его. Сидел за столом в маленьком садике и, отгоняя рои настойчивых насекомых, посылал в рот отдельные абрикосины с внедренным в каждую из них маленьким орешком, принесенным дядей Митей от дальних отрогов Чимгана.

Чудо что такое!

Девочку отвели в не виданную ею никогда местную баню. Почти до самой старости это оставалось одним из самых странных, но и одновременно жутких воспоминаний ее жизни. Вокруг толпились, проступали, внезапно возникали гротескными видениями из густых клубов пара и давящей сырости невероятного размера голые грудастые и задастые бабы. Сталкивались, пихались, почти прилипая друг к другу мокрой, скользкой, толстой кожей. Девочка шарахалась и тут же влипала в другие мягкие, проминающиеся телеса.

Сквозь облака тумана вдруг прорисовывалось нечто странное среди всего этого весомого, округлого и выпирающего. Неожиданно объявлялось эдакое причудливое в виде каких-то удлиненных утиных клювов, тянущихся к ней тонкими вытянутыми губами. Клювы? Губы? Что это? Как это?

И снова исчезали во всеобщем мареве.

Потом, в отличие от ее бедных спутников, обряженных в какие-то синевато-сероватые робы, девочке вернули ее привычное яркое платье и отправили дальше.

* * *

После долгой многолетней, почти полной отрезанности от родственников неожиданно ташкентская сестра получила письмо от брата из далекого Китая. Это было поразительно. Времена менялись.

Она уж и не чаяла когда-либо услышать о нем, но изредка видела его во сне.