Монах

Амброзио слушал и наслаждался: ему не доводилось еще слышать столь гармоничный голос; не имея опыта светского пения, он дивился, как могут божественные звуки исходить не от ангелов. Но, услаждая свой слух, после первого же взгляда он не рискнул дальше услаждать взор. Девушка сидела напротив его кровати, грациозно склонившись над арфой. Ее капюшон слегка сместился, открыв алые губы, полные, свежие и влажные, и подбородок с ямочками, где затаились целые стайки амурчиков. Чтобы длинный рукав не цеплялся за струны, она сдвинула его до локтя, обнажив белоснежную руку идеальной формы. Амброзио не отважился смотреть дальше и сразу закрыл глаза, но опасно соблазнительный образ не исчез из его мыслей. Она виделась ему, украшенная всеми прелестями, какие могло создать его распаленное воображение. Уже увиденные им черты приукрашивались, а то, что еще оставалось скрытым, фантазия расцвечивала яркими красками. Однако о своих обетах и необходимости их соблюдать он не забыл и боролся с желаниями, содрогаясь при мысли об открывшейся перед ним пропасти.

Матильда умолкла. Опасаясь влияния ее чар, Амброзио притворился спящим, мысленно умоляя святого Франциска о поддержке в этом опасном испытании! Матильда же, поднявшись с места, тихо подошла к кровати и внимательно посмотрела на него.

– Спит! – сказала она наконец еле слышно, хотя аббат разбирал ее слова хорошо. – Теперь я могу любоваться им, не причиняя вреда; дышать в унисон с ним; я могу восхищаться его лицом, не вызывая подозрений в нечистоте и обмане. Он боится, что я введу его в соблазн нарушения обетов. Это несправедливо! Будь у меня намерение возбудить в нем желание, я не стала бы так тщательно скрывать от него тот облик… облик, который он ежедневно восхваляет…

Она умолкла, погрузившись в свои мысли, потом снова заговорила.

– Это было только вчера, лишь несколько часов пролетело с той поры, как я была дорога ему; он уважал меня, и сердце мое ликовало. Но теперь, о, как теперь все изменилось! Он смотрит на меня с подозрением, он требует, чтобы я удалилась навсегда, он, мой святой, мой кумир! Если бы ты знал, что я чувствовала, когда ты был при смерти! Если бы ты знал, насколько дороже ты стал для меня, страдая! Но придет время, когда ты убедишься, что моя страсть чиста и бескорыстна. Тогда ты пожалеешь обо мне и прочувствуешь все тяготы моих бед…

Голос ее задрожал, и она заплакала. Одна слеза упала на щеку Амброзио.

– Ах, я потревожила его, – прошептала Матильда и поспешно отступила.

Она забеспокоилась напрасно. Крепче всего спят те, кто не желает просыпаться. В такой ситуации оказался наш монах: он притворялся, будто спокойно спит, хотя с каждой минутой спокойствие его улетучивалось. Горячая слеза разожгла жар в его сердце.

«Какая любовь! Какая чистота! – думал он. – Но если я настолько остро чувствую жалость, что же будет, если я почувствую любовь?»

Матильда отошла на несколько шагов, и Амброзио осторожно приоткрыл глаза. Девушка стояла к нему спиной, грустно склонив голову на раму арфы, и смотрела на картину, висевшую на стене напротив кровати.

– Счастливый образ! – так обратилась она к прекрасной Богоматери. – К тебе, бесчувственной картине, он обращает свои молитвы; на тебя глядит с обожанием. Может быть, это природное чутье мужчины подсказывает ему?.. Я думала, что ты облегчишь бремя моих горестей, но оно стало еще тяжелее – я почувствовала, что, будь мы с Амброзио знакомы до того, как он принес свои обеты, мы могли бы вместе познать счастье. Пустые надежды! Не красота, а религия восхищает Амброзио. Он поклоняется не женщине, а божеству. Вот если бы он сказал мне, что, не будучи еще обручен с Церковью, не пренебрег бы Матильдой! Может быть, он поймет это, когда я буду лежать на смертном одре. Уже не опасаясь нарушить обеты, он признался бы мне в своих чувствах, и это облегчило бы мою агонию. Будь я в этом уверена, как весело ждала бы я последнего часа!

Аббат не пропустил ни звука из этого монолога; последние слова пронзили его сердце. Не удержавшись, он приподнялся с подушки и воскликнул взволнованно:

– Матильда! О моя Матильда!

Она вздрогнула и резко обернулась. От этого движения капюшон упал ей на плечи, и пытливому взгляду монаха открылось ее лицо. Как же был он потрясен, увидев точное подобие своей обожаемой Мадонны! Та же чудесная соразмерность черт, те же роскошные золотые локоны, задумчивые глаза и величавость всего облика отличали и Матильду! Вскрикнув от удивления, Амброзио упал на подушку, не понимая, божественное ли это явление или смертное существо.

Матильда сильно смутилась. Она застыла, опираясь на арфу, глядя в пол, и ее нежные щеки окрасил румянец. Опомнившись, она первым делом снова натянула капюшон на голову. Потом, трепеща и волнуясь, попыталась объясниться: