Монах

Здесь она преклонила колени перед статуей своей покровительницы, святой Розалии, попросила защиты у высших сил, а потом по привычке, сложившейся еще в детстве, пропела полуночный гимн:

Звон колокольный стих, и снова
Перед Тобою я стою.
Среди безмолвия ночного
Тебе хвалу я воздаю.
В час колдовской, когда могилы
Свой тленный исторгают прах
И колдуны зловещей силой
На смертных нагоняют страх,
Я, грешных мыслей не питая,
Лишь долг и преданность храня,
Молитвой душу очищая,
Прошу – благослови меня!
Порочным козням недоступна,
Я дней прошедших не стыжусь.
Благодарю тебя поутру,
Благодарю, как спать ложусь.
Но коль в душе моей найдется
Хоть тень неясная вины,
Соблазн нечистый прокрадется
В спокойные девичьи сны,
Убереги меня от скверны,
Остереги, чтоб в час ночной
Ни грех, ни помысел неверный
Не проникали в разум мой.
Оборони от искушений,
Что призраки в ночи таят,
Дабы постыдных заблуждений
Не ведала душа моя.
Нет, прочь коварных, похотливых,
Бесчестных демонов гони.
Пред целомудрием стыдливым
Как дым рассеются они.
Яви взамен мне образ нежный,
Небесный ангельский приют,
Кристальный, светлый, безмятежный
Удел, где праведников ждут.
Награду горнего блаженства
За добродетельную жизнь,
Садов эдемских совершенство
И к ним дорогу укажи.
Чтоб неустанно, непременно
Твои уроки мне твердить,
Любить добро, и честь, и веру,
И по твоим заветам жить.
И чтоб у смертного порога
Моя исполнилась мечта:
Вернись, душа, в обитель Бога
Как в миг рождения чиста.

Совершив обычный ритуал, Антония легла в постель. Сон вскоре овладел ее чувствами, и следующие несколько часов она вкушала тот безмятежный отдых, который нисходит лишь к невинным душам и за который иные монархи охотно отдали бы корону.

Глава VII

… Ах! Как темны

Сии унылые пустынные пространства.

Царит молчанье здесь, а ночь… ночь так черна,

Как некогда был хаос, прежде чем юное светило

Взошло и робко тронуло лучами

Непроницаемый предвечный мрак!

Свеча, едва живая, мерцает под нависшим низко сводом,

Одетым пухом плесени сырой, в потеках слизи липкой.

Ей не прогнать сей ужас чрезвычайный;

От нее ночь кажется лишь более зловредной!

Роберт Блэр (1699–1746), «Могила»

Амброзио вернулся в аббатство незамеченным, с головою, полной приятнейших образов. Он сознательно закрывал глаза на опасность чар Антонии; он вспоминал только удовольствие от общения с нею и радовался возможности продлить это удовольствие в будущем.

Пользуясь болезнью Эльвиры, он не упускал случая видеться с ее дочерью ежедневно. Поначалу его желания не шли дальше укрепления дружбы с Антонией; но как только он убедился, что это чувство у нее вполне развилось, он поставил себе новую, более определенную цель, и его речи стали двусмысленными.

Невинная непринужденность девушки подстегивала его фантазии. Он уже не испытывал опаски и прежнего уважения к ее скромности; хотя это качество, основа ее прелести, еще восхищало монаха, теперь ему не терпелось избавить Антонию от него. Природная страстность и проницательность, на горе ему и Антонии, помогли Амброзио постичь науку соблазнения. Он легко подмечал эмоции, благоприятные для его замыслов, и пользовался всеми средствами, чтобы влить яд разврата в душу Антонии.