Монашка и дракон

В воскресенье он готов был ее прибить, облазав половину города и обнаружив ее в каких-то трущобах, убегающую от пьяниц. Но едва она оказалась рядом, уже готов был прибить себя самого. С Виенн нельзя поступать, как с остальными. Как с Нантиль или даже с Ингундой. Она… она другая. И дело не в том, что она из благородных и знала наизусть всю королевскую библиотеку. Было в ней что-то кроме благородной крови и головы, полной цитат. И кроме молодого тела, жаждущего любви.

Гидеон не смог сдержать улыбки, вспомнив, как умолял ее о поцелуе.

Упрямица. Если бы не ее упрямство и гордость, они бы славно поладили.

Но в то же время он понимал, что монашенка не была бы монашенкой, если бы согласилась стать четвертой конкубиной. А если женой… Радость куда-то пропала, и в груди снова стало холодно. Ну и зачем надо было думать о женах в такой замечательный день? Лучше думать о театре, о зрелище, что решил устроить его личный Цитатник.

После злополучного побега Виенн пряталась от него пару дней. Она думала, он не видит, как она осторожно выглядывает из-за угла, чтобы не попасться ему навстречу, или стремглав бежит через двор, чтобы скрыться в комнате у Нантиль. Он не настаивал, хотя уже чувствовал потребность в ней. Сильную потребность. Смотреть в зеленые глаза, говорить ни о чем и обо всем, подшучивать над ней и слышать шутки в ответ. Но не надо давить на Виенн слишком сильно. Не хочет видеть его — пусть будет так.

Гидеон почти не удивился, узнав, что у нее нет родни. Кто в здравом уме отправит такую дочку в монастырь? Конечно, он бы дорого дал выяснить, куда это запропастился ее отец, и почему она не хочет его искать, но…

— Давайте остановимся на этом, милорд, — пробормотал он, повторив слова Виенн.

— Ты что-то сказал? — переспросил Дилан.

— Так, сам с собой.

— А-а… — брат посмотрел на него, удивленно нахмурившись, но Гидеон сразу отвернулся, желая остаться один на один со своими мыслями.

И вот вчера она подошла к нему сама. Он как раз заканчивал судить, и почувствовал, что она стоит на лестнице, по которой он всегда возвращался в замок. Гидеон промедлил, чтобы дать Виенн время скрыться, как она делала все эти дни, но потом понял, что монашка ждет его намеренно.

Тогда он еле сдержался, чтобы не засмеяться — для чего это она его поджидает? Передумала? Не может без него так же, как он без нее?

Он сделал вид, что не заметил Виенн, и поднимался по ступеням, пока она его не окликнула. А потом она снова смогла удивить.

— Я хотела бы развлечь вас и ваших домочадцев, милорд, — сказала монашенка, и глаза ее горели задором, весельем и обещанием чего-то, поистине, чудесного. — Вы разрешите устроить представление завтра? Сегодня ведь постный день, а завтра церковь разрешает любые увеселения.

— И как мы будем веселиться?

Она проигнорировала двусмысленность его слов. Театр. Она задумала театр. Конечно же, он разрешил. Даже если бы она устроила торжественный панегирик, он все равно бы разрешил.

— Благодарю вас! — она поклонилась и помчалась по ступеням, приподняв юбку, чтобы не наступить на подол.

Перед глазами Гидеона мелькнули стройные ножки, от щиколотки до середины икр, обтянутые красными чулками с серебряными стрелками. Чулки, правда, были не для этих ножек — слишком потрепанные.

— А что собираешься представлять? — крикнул он ей вслед.

Она обернулась, когда была уже на самом верху — запыхавшаяся, щеки пылают, губы приоткрыты и дрожат. Какие они сладкие и нежные, Гидеон уже знал, и страстно желал продолжить знакомство с ними. Но не сейчас, не сейчас. Тут должно быть не желание одного, а желание двоих.

— Принцесса-апельсин! — объявила она и исчезла из виду.

Название позабавило дракона. Апельсин! Странный выбор для монашки. Церковь считала апельсины символом запретных наслаждений, хотя королевский двор, в большинстве своем, плевал на стенания церковников, и с удовольствием уплетал солнечные фрукты, которые привозили с юга по огромной цене.

Когда вечером Гидеон и Дилан появились в главном зале, там уже собрались все обитатели Гранд-Мелюз. Ингунда и Арнегунда важно сидели в креслах, которые принесли из женских покоев, еще два кресла пустовало, а слуги расположились кто как — кто на лавках, кто и вовсе под столом. Слуги толкались и сдержанно бранились, кому смотреть из первых рядов, но при появлении хозяина замка и его брата сразу утихли.

От камина до противоположной стены зал перегородила странная конструкция — на деревянную раму была натянута простыня, а за ней слышались постукивания, шорох и взволнованное перешептывание.

— Где Нантиль? — спросил Гидеон, усаживаясь в оно из пустых кресел, в то время, как Дилан размашисто сел во второе, и сразу же скрестил руки на груди, показывая, что ему ужасно не нравится все, что происходит. — Нантиль позвали? — повторил Гидеон.

Ингунда закатила глаза и повела рукой в сторону растянутой простыни, и оттуда немедленно раздался дрожащий голосок третьей конкубины:

— Я здесь, милорд. Мне выйти?