Монашка и дракон

— В основание хвоста, — повторила я, не отнимая руки и поглаживая его кожу самыми кончиками пальцев. — Так вот почему господин Дилан рассвирепел, когда я сказала на пиру про ваш хвост.

— Там нет чешуи, — подтвердил Гидеон. — Коли дракона в задницу — и не ошибешься.

Я засмеялась и убрала руку, склонившись над жаровней, чтобы скрыть румянец, и попеняла:

— Обязательно говорить грубости?

— У меня все кости крутит, а ты ждешь куртуазностей! — не остался дракон в долгу и передвинулся, положив подбородок на сложенные руки, чтобы лучше видеть, что я делаю.

— Поэтому вы принимаете ванну? В воде боль уменьшается?

— Вода драконам ближе.

— Значит, сэр Нимберт спас вас, — вернулась я к прерванному разговору.

— И я очень благодарен старикану, — дракон наблюдая за мной, поигрывая хвостом. — У него умерла жена, и я забрал в замок его и Нантиль. Он это заслужил.

— Вы забрали его дочь не только в замок, — напомнила я.

Дракон шумно повернулся, расплескав воду, и признал:

— Не только. Нантиль мне нравится. Она меня не любит, я знаю. Но она умеет быть верной, как и ее отец. Я тогда хотел, чтобы она родила мне сына.

Я не могла не отметить про себя это «тогда». Тогда хотел, а сейчас желания изменились?

— Только детей у вас нет…

— Драконы прокляты, — он заложил руки за голову, выгнувшись всем телом и выставив из воды мускулистую грудь и живот, по которому от пупка вниз бежала дорожка темных волос, а еще из воды мелькнула и сразу скрылась мощная когтистая лапа — гораздо толще, чем человеческая нога. Я не сразу пришла в себя от созерцания этой ноги, а дракон продолжал: — Наши женщины бесплодны, и не всякая человеческая женщина понесет от нас. Рихтер боится, что мы умрем, не оставив потомства, поэтому настаивает, чтобы мы познали как можно больше женщин — вдруг да повезет.

— Поэтому — три конкубины? По приказу короля?

— Не только.

Взгляд его горел пламенем почище жаровни. Я неловко коснулась раскаленных щипцов, вороша угли, и обожгла палец, едва сдержав вскрик.

— Это страшно, когда ты уходишь совсем, не оставив ничего после себя, — сказал Гидеон.

— Значит, и драконы испытывают страх.

Он не ответил, да я и не ждала ответа. Это и в самом деле страшно — уходить, не оставив потомства. Знать, что после твоей смерти никто не вспомнит о тебе, и что пройдет несколько лет — и само имя твое забудется, не говоря уже о твоей жизни.

Только предаваться грустным мыслям было некогда. С драконом я провозилась до поздней ночи — следила, чтобы в комнате было тепло, подливала горячую воду и даже почитала что-то вслух, пока не начала клевать носом над страницами. Но и после этого отправилась спать только после того, как Гидеон начал браниться и пригрозил, что превратится в дракона полностью и разнесет все вокруг. Я подремала на драконьей постели до третьих петухов, а потом заново разожгла потухшие жаровни. Гидеон, насколько я поняла, так и не уснул, ворочаясь в тесной ванне, и встретил рассвет с покрасневшими глазами. Черты его лица заострились, он то и дело закусывал губу, стал мрачным и раздражительным. Ближе к полудню он опять прогнал меня, и на этот раз я ушла без спора и возражений.

Я не видела, как происходило обратное превращение, но слышала, как Гидеон ругался сквозь зубы, сдерживая стоны, и молилась, переживая каждый его болезненный вскрик, как свою боль. Пусть он и враг, но даже мучения врага терзают сердце. Церковный колокол пробил двенадцать раз, объявляя, что наступил полдень, и в смежной комнате стало тихо. Досчитав до десяти, я несмело приподняла занавес и заглянула. Дракон был уже в человечьем облике — я увидела ногу, торчащую из воды. Он положил пятку на край ванны и тяжело дышал. Одна рука бессильно повисла, по лицу струился пот.

— Все закончилось? — спросила я тихонько.

— Д-да, — процедил он сквозь зубы, — подай простыню, мечтаю выбраться отсюда поскорее.

Я подала ему простынь, но он был так слаб, что едва поднялся, как сразу же уронил ее в воду. Хоть и с опозданием, я отвернулась и уставилась в стену, пытаясь думать о чем-нибудь совершенно невинном — об одуванчиках весной, например. Но думать об одуванчиках, когда рядом с тобой обнаженный мужчина, оказалось совсем не просто.

Дракона шатало, как пьяного, и я подставила ему плечо:

— Обопритесь на меня, милорд. Не бойтесь, я вовсе не слабенькая.

— Виенн, провались, — попросил он, выбираясь из ванны, как столетний старик, натягивая на себя простынь и даже не замечая, что прикрыл не все, что следовало прикрыть.

Старательно отводя глаза, я попыталась поддержать его, но он только отмахнулся, доплелся до постели сам, и здесь силы совсем его покинули. Я вытерла дракона, и отбросила влажную простынь, а он даже не сопротивлялся — лежал на животе, зарывшись в подушку и не шевелил ни рукой, ни ногой. Укрыв его одеялом (потому что он был холодный, как мертвец), я перетащила жаровни в спальню и подбросила щепок на уголья. Очень хотелось спать, и я зевала в кулак, мечтая о подушке и перине.

Около пяти часов пополудни дракон зашевелился и повернулся на бок.