Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

– Если надо будет, то вспомню и апостольские, – сказал Маркелл и добавил: – Сам знаешь, – кто предупрежден, тот вооружен… Разве нет?

– Если меня начнут давить, то я расскажу про Сочи, – сказал отец Александр. – Самое милое дело. И свидетелей полно.

– А что там было? – спросил Маркелл.

– Это тайна, – отец Александр негромко засмеялся. И вслед за ним негромко засмеялся Маркелл.

5

И снилось отцу Нектарию в эту ночь, будто лежит он на своем ложе, мучимый бессонницей, вперив взгляд в окружающий его мрак, в котором светится только маленький лампадный огонек, зажженный перед иконой Божьей Матери Троеручницы.

И так глубок был этот мрак, и так глубоко это безмолвие, что Нектарий почувствовал вдруг непонятную тревогу, которая поплыла за окном ночным туманом, потянулась по полу болотной сыростью, положила черные тени на спящий поселок. И, чувствуя это внезапно подступившее беспокойство, он вдруг понял, что все это вовсе не сон, а ужасная правда, от которой уже не было спасения, и оставалось только принять все, как оно было – и эти черные тени, и это цоканье копыт, и саму эту лошадь, которая действительно стояла внизу под его окнами и чьи бока обливал прозрачный лунный свет.

– Маркелл, – позвал Нектарий, но никто не отозвался. Первозданное безмолвие царило вокруг. И в этом безмолвии легко можно было услышать легкое, воздушное ржание, которое доносилось сюда через открытое окно.

– Марке-ее-е-елл, – прошептал наместник, зная, что мертвая кобыла уже поднимается на второй этаж административного корпуса, проходя мимо пустых гостиничных номеров и хозяйственных помещений с табличками «Кладовка», «Бухгалтерия» или «Посторонним вход запрещен», тогда как из-за окна заглядывал сюда любопытный месяц, пытаясь понять, что же здесь все-таки происходит.

И опять, как всегда, Нектарий заухал и закричал во сне, надеясь прогнать этот ненужный, нелепый сон, но сегодня сон почему-то все не проходил, все длился, да и цоканье копыт и ржание становились все отчетливее, все громче, все настойчивее.

Потом лошадь ударила лбом в дверь, ведущую в апартаменты игумена, и та бесшумно отворилась перед ней, словно давно уже ожидала ее появления.

Сделав несколько шагов, кобыла остановилась перед ложем отца Нектария и, подняв голову, тихонько заржала.

– Маркелл, – позвал шепотом Нектарий, зная, что никто уже не услышит его и не придет к нему на помощь.

– Иго-го, – негромко пропела лошадь, и горящий перед иконой огонек заметался и чуть не погас от пронесшегося по келье ветерка.

– Ну, хватит, хватит, – сказал настоятель, заползая в самый дальний угол своего ложа и натягивая на себя большое пуховое одеяло. – Ну, сдал я тебя на комбинат, так и что?.. Не я, так другой бы сдал.

– А тебе от этого легче, что ли? – спросила лошадь и снова негромко заржала.

– Иго-го, – сказал отец Нектарий, выглядывая из-под одеяла. – Вот тебе и «иго-го»…Что теперь-то говорить, лучше, не лучше?.. Что сделано, то сделано.

– Дурак ты, игумен, – сказала лошадь, переминаясь с ноги на ногу и тяжело вздыхая. – Кто тебе, интересно, сказал, что все уже сделано?.. Все только начинается, игумен… Только начинается. Другое дело, понравится ли это, начинающееся, тебе, но, боюсь, об этом рассказывает совсем другая история, не наша…

И от этих загадочных слов отец Нектарий закричал, и крик его вырвался из открытого окна кельи, поднялся над поселком, будя ангелов и пугая звезды, которые от страха осыпались в прозрачные воды серебряной Сороти, делая ее еще прозрачней, еще чище, еще загадочней и серебристей.

94. Анафема, или божественная сила 108 псалма

1

Что-то особенное было в этом месте у монастырских ворот, что заставляло отца Нектария всякий раз, когда он проходил в братский корпус или просто прогуливался, настороженно прислушиваться к какому-то зуду в груди, к какой-то незнакомой мелодии, которая словно хотела сказать ему что-то важное, но все никак не решалась и только шумела в ушах, так что если прислушаться, то, пожалуй, можно было услышать какой-то слабый, прозрачный голосок, который шептал ему время от времени прямо в сердце: "Догадайся, догадайся сам… сам…"

То, что отец Нектарий никогда не слышал о даймоне Сократа, можно считать фактом твердо установленным, ибо если бы он слышал о нем, то знал бы также и мнения многих святых отцов, ставящих всех этих античных даймонов ничуть не выше мелких бесов, омрачающих жизнь христианина, которому, во всяком случае, не следовало бы никогда слушать, что божьим попущением нашептывала в его уши эта юркая серая бесовщина.