Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

А нашептывала она явно какую-то мысль – такую простую, такую внятную, что оставалось только протянуть руку и схватить ее, как зазевавшуюся птичку, да вот беда – стоило лишь отцу Нектарию изловчиться и уже было поймать непослушную пичужку – как та стремительно ускользала прочь, порождая в голове отца Нектария этот шепот, это свербение, эти перезвоны небесных колокольчиков и попутно напоминая нам размышления святого Антония Падуанского, который утверждал со знанием дела, что бес только тогда бывает в выигрыше, когда человек сам догадается о том, о чем догадываться ему не следовало бы вовсе.

И отец Нектарий догадался.

Прогуливаясь как-то возле монастырских ворот, он неожиданно остановился, и его хмурое лицо вдруг просветлело, как светлело оно обыкновенно всякий раз, когда он страстно обличал с амвона Мамону, твердо зная каким-то шестым чувством, что, сколько Мамону ни обличай, она все равно никуда не денется, в чем, конечно, тоже можно было видеть Божью милость, поскольку уберечься от мамоны было совершенно невозможно.

И вот он улыбался, и его улыбка передалась стоящему рядом охраннику, который тоже улыбнулся ему в ответ и даже слегка поклонился, хоть Нектарий эту улыбку и этот поклон, конечно, проигнорировал.

Вместо этого он приказал, чтобы ему срочно прислали Павла.

Пока охранник бегал в поисках благочинного, наместник совершил несколько странных па, похожих на какой-то южноамериканский танец. Потом он притопнул ногой и даже попытался присесть, что у него почти получилось. Тем не менее, по всему было видно, что он очень доволен.

Павел примчался, стирая ладонью пот со лба и выпучив глаза.

– Ты это видел? – спросил его наместник, не удостаивая благочинного объяснениями и кивая в сторону книжного ларька. – Ты посмотри, посмотри…

Павел посмотрел, но ничего сверхъестественного не увидел.

– Лучше смотри, – сказал отец наместник и отвернулся для того, наверное, чтобы Павел лучше почувствовал разницу между собой и наместником.

– Так ведь, что, – сказал Павел, недоумевая. – Ворота, что ли, красить будем?

– Ворота, – сказал Нектарий, ухмыляясь непонятливости благочинного. – Сам ты ворота недоделанные… Да посмотри же повнимательней!.. По-твоему, чей это ларек, Павлуша?

– Вестимо, – сказал Павел, – заповедника. А чей же?

– Заповедника, – сказал Нектарий и усмехнулся. – Был заповедника. Не спорю. А стал наш с тобой! Ну, теперь-то понял?

На лице Павла отразилось одновременно живейшее понимание и некоторая растерянность.

– Так как же, – все еще не до конца понимая, что происходит, сказал он осторожно. – У нас с Заповедником, я помню, договор или как?

– Если по договорам жить, то и штанов не купишь, – доходчиво объяснил Нектарий и добавил:

– Знаешь, как это переводится?.. Кто смел, тот и съел.

И засмеялся, глядя на растерянное лицо благочинного.

Между тем дверь в ларьке отворилась, и на пороге появилась улыбающаяся Валентина Игнатьевна, полжизни проторговавшая в этом самом ларьке дешевыми бумажными иконами, книжечками про Пушкина и прочей ерундой, которую охотно раскупает заезжий турист под крылом и защитой Заповедника.

Увидев отца Нектария и отца благочинного, Игнатьевна заулыбалась еще шире.

– День-то сегодня какой, – сказала она, подходя под благословение.

Отец Нектарий, однако, по поводу хорошего дня ничего не сказал, а сразу перешел к делу.

– Ты вот что, – сказал он, отпустив из-под благословения Валентину. – К завтрему собери тут все твои вещи, все упакуй да и вынеси с Богом, чтобы чисто было… А ключи мне не забудь отдать. Или вон благочинному.

– Как же это, собери, – спросила ничего не понимающая Валентина Игнатьевна. – У меня завтра рабочий день. Что вы, батюшка!

– А вот так. Был рабочий, а стал не очень, – срифмовал игумен и засмеялся. Вслед за ним негромко засмеялся и отец Павел.

– Как же это, – продолжала не понимать Валентина Игнатьевна, глядя то на игумена, то на благочинного. – Так вот взять да все и порушить, разве так можно?

– Не чужое, свое забираем, – сказал Нектарий.

– Какое же это свое?.. Это же ларек заповедника, – сказала Валентина Игнатьевна, с изумлением глядя на наместника. – Как же можно-то?..

– Ларек, может, и заповедника, а монастырь мой, стало быть, и все, что на моей земле, все мое, – отрезал Нектарий, делая рукой широкий жест, из которого можно было, пожалуй, заключить, что и земля за монастырской стеной тоже, в некотором роде, принадлежит отцу наместнику и вверенному ему учреждению.

– Вот и подумай теперь, почему я должен пускать сюда кого ни попадя? – продолжал Нектарий, развивая только что пришедшую ему в голову мысль. – Сегодня здесь заповедник станет распоряжаться и свои ларьки ставить, а завтра цыгане ярмарку устроят, которые все покрадут… Вы еще католиков сюда позовите.

– Так ведь пускали же, – сказала Игнатьевна, еще пребывая в надежде, что отец Нектарий изволит шутить.

Но на этот раз отцу Нектарию было явно не до шуток.

– Съедешь завтра, – строго сказал он, глядя сквозь Валентину Игнатьевну. – А ты, Павлуша, свое хозяйство сразу и перенеси в ларек да и начинай торговлю.