- Не любым способом! – решительно отвергла София. – Единственная жертва – мой сын Ренато, и он не должен узнать. Делайте что хотите, губернатор, но ни одна капля этой грязи не должна упасть на него, потому что я пойду на все ради его защиты.
- Готовы отчаливать! Каждый на свое место! – по голой палубе сновали, послушные голосу Хуана, члены экипажа «Люцифера». Легкий свежий ветерок мягко раздувал паруса, которые постепенно поднимались от кливера на фок. Поднят якорь, Угорь крутил штурвал, ожидая приказа на новое направление, но Хуан остановился в нерешительности и вошел в каюту, толкнув прикрытую дверь.
- Не хочешь попрощаться с островом Саба с палубы? Ах, черт!
Моника стояла перед зеркалом. Она повязывала на голове цветной платок, которые носили деревенские женщины Мартиники и Гваделупе, и увидев Хуана она покраснела. На столе лежали юбки, блузы, ожерелья, флакон духов, ручное зеркало. Превозмогая робость, Моника странно улыбнулась приблизившемуся человеку, готовая заплакать:
- Вы наверное сошли с ума, распорядившись купить мне все это.
- Тебе нравится? Подходит? Я знаю, эта одежда не для тебя, но другого мы не нашли.
- Не стоило этого покупать. Я не должна так принимать эти подарки.
- Тогда прими их как жена, это меньшее, что я могу сделать. Больше времени будешь упаковывать багаж.
- Я не должна принимать этого, я не могу, не хочу, потому что… потому что…
Она не находила слов, потому что едва понимала свои чувства: радость и боль, волнение и стыд, смущение и благодарность. Она не могла оставаться равнодушной, что суровый капитан «Люцифера» тратит на нее большую часть своих сбережений, предлагая все это даже с извинением:
- Прошу, воспользуйся этим. Это не достойно Мольнар, но ты ведь выглядишь гораздо лучше, чем в черном платье. А теперь, если хочешь, попрощайся с Саба, потому остров уже почти скрылся из вида.
- Мы уезжаем? А куда поедем теперь, Хуан?
- Поедем на юг!
«Люцифер» бойко плыл по голубым Карибским водам, на всех парусах, проворным бортом, острым носом, весь как струна, быстрый, вибрирующий от напряжения. Как белая стрела натягивала тетиву лука, так вращали колесо штурвала сильные руки Хуана, и тот шутя спросил Монику:
- Хочешь подержать штурвал?
- Такой… Мне кажется, это так трудно.
- Не думай. Возьми вот здесь. Вот так. Держи его двумя руками, он очень податливый, когда море спокойное. Достаточно повернуть колесо и корабль сменит курс. Очень хорошо. Понятно, что нужно поддерживать указанный курс, помнить, где есть отмели и мелководье, на которые можно натолкнуться и сесть на мель. Осторожно, не делай так, иначе мы вращаемся по кругу! Ты крутишь направо, а нужно левее, вот, видишь? Еще нужно смотреть на паруса, потому что мы зависим от ветра. Если он не подует, то можно провести тут целые недели, глазея друг на друга.
- Почему мы так быстро уехали с острова Саба?
- Там нужно было немногое сделать. Для чего оставаться дольше обычного, подвергаясь опасности?
- Опасности, какой?
Хуан не ответил. Горячие ладони накрыли ладони Моники на штурвале, как бы через ее руки он управлял изящным судном, чей курс поворачивал направо, и Моника заметила:
- Вы брали курс налево.
- Да, а теперь взял направо. Мы говорим правый борт.
- Куда мы доберемся, если последуем правым бортом?
- В Синт-Эстатиус, голландский островок, чуть больше острова Саба. Там нет стоящего порта, и мы проследуем в Сент-Кристофер, а там город Бастер, где не менее десяти тысяч жителей. Еще есть Крепость Тайсон в фантастических руинах, известный серный холм, и все у подножья горы Мизери высотой в четыре тысячи футов. Остров простирается полосой земли, заканчиваясь полуостровом, в центре которого лагуна, а в миле необитаемый островок Невис, похожий на Саба: конус посреди моря.
- Вы хорошо знаете все это.
- Как две своих руки я знаю Антильские острова.
Эти руки перед ней: широкие, жесткие, крепкие, полные жизненной энергии. Моника никогда не видела таких рук. Они свидетельствовали о борьбе, работе, воле. Левую ладонь пересекала изящная белая линия старого глубокого шрама, и с любопытством Моника спросила:
- Это штурвал сделал?
- Нет, ни штурвал, ни весло. Это лезвие ножа, Святая Моника. Я изо всех схватился за лезвие ножа.
- Это какая-то нелепость! Почему?
- Думаю, инстинкт самосохранения, жажда бессмысленно продлить муку жалкого существования. Мне было десять лет.
- Невероятно! На вас напали с кинжалом? Эта рана на руке ребенка должна…
- Я мог остаться инвалидом, но пролившаяся кровь успокоила злобу, для кого моя жизнь стала оскорблением.
- Вас ранил человек?
- Муж моей матери. Я жил с ним первые двенадцать лет. Я знал, что мать умерла, дав мне жизнь или чуть позже. Он же ненавидел меня. Много раз он хотел покончить со всем, убив меня разом. Это был как раз тот случай. В остальном это мучение от голода и страха.
- И никто не мог помочь вам?