Моника 2 часть (ЛП)

- Никто, а даже если и мог, кого это волнует? Рядом с нашей хижиной на Утесе Дьявола не было соседей, но было немного хлеба и много водки. Иногда я сбегал из того ада, исчезал на целые недели, жил среди утесов и кустарников, питался кореньями и моллюсками, которые вытаскивал из камней на пляже, я…

- И вы ни у кого не просили защиты?

- Кто защитит уличного, дикого, испорченного воришку, знавшего только дурные слова и чувства? После этих скитаний я возвращался полуголым, истощенным и голодным.

- А тот человек?

- Бертолоци истолковывал это по-разному.

- Бертолоци? – заинтересовалась Моника. – Я не впервые слышу это имя. Слышала, как говорили о нем, прекрасно помню. Этот человек с отравленным сердцем?

- Да, – равнодушно признался Хуан. – Наверное самый худший, потому что связан с первыми воспоминаниями. Он учил ненавидеть сострадание; только делаясь жестоким и злым, как он, мне удавалось немного утихомирить его бешенство. Он мастерски владел злом: учил пить, превосходно играть в карты, силой вырывать у слабого, лгать, красть, жить как загнанный зверь, и еще учил меня проклинать имя женщины, которая дала мне впервые грудь. Так же, как он ее проклинал.

- О, нет, чудовищно! Невероятно, что человеческое существо дошло до такого предела. Как можно так ожесточиться?

- Я служил напоминанием, оскорблением, изменой, разрушившей его жизнь. Вся его лютая ненависть вдохновлялась моим существованием, довлела надо мной постоянно. И говоря по справедливости, то не его я должен ненавидеть, а оставившего меня у него, кто слишком поздно забрал меня, боясь, что его родная кровь прольется на эшафоте: отца Ренато Д'Отремона, который был и моим отцом.

- Так вот какая история! – в замешательстве воскликнула Моника.

- Да. Теперь ты знаешь полную или, по крайней мере, большую часть. А теперь, когда твое любопытство удовлетворено, забудь об этом, как я.

Он выдернул левую руку из рук Моники и быстро сменил курс. От резкого толчка Моника покачнулась, а он подхватил ее, возвращая на место.

- Взгляни. Это Синт-Эстатиус. Мы обойдем его стороной, а завтра окажемся в Бастере. Увидишь, какая это красивая земля. Обещаю тебе хорошую прогулку по ней.

- Хуан, я начинаю понимать вас. Вернее, понимаю совершенно.

Голубое небо потемнело, украсилось звездами, а Моника видела гигантский силуэт горы Мизери. Теплый и мягкий воздух, спокойное море, словно лагуна тихих вод, которую окаймляли кружева серебряной полной луны. Моника накрыла плечи шелковой накидкой, чуть прикрыла голову и вздрогнула, ощутив на себе пристальный взгляд Хуана:

- Какой белой ты выглядишь под луной! Белой и сверкающей, как звезда. Что-то есть такое в тебе. Ты как звезда, отраженная в водоеме. Вроде она рядом, но видно лишь ее отражение. На самом деле она очень далека, в миллионах миль.

- Какая глупость! – покраснела польщенная Моника. – Почему вы мне это говорите? По-моему, утверждение не совсем справедливо. Когда этим вечером я уверяла, что понимаю вас…

- Ты хотела сказать, что сочувствуешь. Я прекрасно понял.

- Нет. Я поняла, потому что вдруг осознала многое. Сострадать – это другое. Сочувствовать можно даже тогда, когда мы не очень хорошо понимаем, сочувствовать страдающим. А кто не страдает в этом мире? Все страдают, всё страдает. Как правило, каждый понимает и чувствует собственные муки, но прекрасен момент, когда наше сердце рвется и переполняется от чувств по отношению к другому сердцу, страдавшему больше, и которое имеет большее право на нежность и огромную любовь.

Быстрым движением она взяла левую руку Хуана, повернула жесткой ладонью вверх и в непреодолимом порыве дрожащим поцелуем прикоснулась к длинному шраму.

- Моника, – глубоко потрясенный спросил Хуан. – Что ты делаешь?

- За вашу боль ребенка, Хуан, за эту жалость, которую никто не проявил, и за все, что вас еще ранит.

Она смотрела ему в глаза с новым, неожиданным волнением, открывая сердце, и он побледнел, избегая этого взгляда. Под белой атласной кожей бежала с новым жаром алая тропическая кровь. На мгновение стерлось все: прошлое, мечты, воспоминание других горящих губ и глаз. Посреди корабля Хуан Дьявол не чувствовал под собой ног, словно весь переполнился, словно целый мир находился в его непокорных волосах, могучих руках, чувственных губах и больших итальянских глазах.

Моника задрожала, когда он освободил руку из ее нежной тюрьмы, и рука легла на хрупкую талию, медленно отводя к запертой двери единственной каюты «Люцифера». Она чувствовала, словно ее пронзила незнакомая сила и одновременно слабость, словно она сдалась. Она не сопротивлялась и не возражала. Словно пена волн, которые море приносило и уносило, она принадлежала Хуану Дьяволу.

- Доброй ночи, Моника, отдыхай. Выспись хорошенько, потому что завтра будет бурный день. Есть на что посмотреть в Сент-Кристофере. Тебе понравится.