Моногамия. Бонус. О возрасте в сексе и о сексе в возрасте

— Слава Богу, постриглись, — выдыхаю, — в ближайшие месяцы можно дышать спокойно! Спасибо, Соняша, за идею! — кричу дочери.

— Па-жа-ла-ста! — отвечает она, широко улыбаясь.

Глава седьмая. Алекс

Random Forest — Awakening

Некоторые женщины умеют соблазнять, ничего не делая намеренно, даже не желая этого. Само их существование — соблазн. Честно говоря, я встречал таких не много, и самая талантливая из всех — моя жена. Стоит ей войти в комнату, и мои мысли, какими бы они ни были, всегда принимают форму одного и того же русла — сексуального. Причём не имеет значения ни что на ней надето, ни как она причёсана, ни даже то, в каком она настроении. А если злится, для меня это вообще красная тряпка — я возбуждаюсь, как юнец. Мозг плавится от желания оголить её, приставить к стенке, а ещё лучше уложить животом на какой-нибудь стол или спинку софы и сделать ей очень-очень приятно именно в такой позе, когда она беспомощна и находится в полной моей власти. Но сильнее всего я хочу её, когда злюсь сам. Хоть и редко, но это случается: сколько бы мы ни говорили, и сколько бы я ни объяснял ей некоторые очень простые и очевидные вещи, она была и остаётся пуританкой, старающейся втиснуть свою и мою жизнь в некие одной ей известные рамки.

Я думал, взорвусь, когда на прошлой неделе она заявила, что нам необходимо привести свою сексуальную жизнь в соответствие с нашим возрастом. Что ей, видите ли, стыдно и неловко! Честно говоря, я не ожидал от неё подобного, был уверен, что мы давно всё прояснили с этой темой. Оказывается, нет.

Я задумал наглядно ей показать, от чего она собирается отказываться в угоду идиотским нормам, придуманным неизвестно кем и непонятно зачем, а вышло так, что довёл до слёз. Теперь на сердце камень, потому что допустимый лимит обид жене я исчерпал очень давно, ещё в своей ранней зрелости. После гибели нашего сына я сказал себе: «Относись к ней, как к божеству. Люби, балуй, рисуй для неё сказку и никогда, никак и ничем не обижай. И вот уже годы напролёт я свято следую этой установке, сдувая всякий намёк на огорчение с ауры своей неотразимой супруги.

Уже поздний вечер, дети и внуки давно спят, а мы с Лерой доделываем свои текущие дела, сидя за нашим маленьким дубовым столом на кофейных диванах: она пишет свою книгу, а я продумываю концепцию дома, который хочу подарить другу.

— Лера, Лера, Лерочкааа… — шепчу ей на ухо, и она вздрагивает от неожиданности.

— Что? — спрашивает, удивлённо разглядывая моё лицо.

— Пойдём, подержишь мне ноги — я пресс качать буду, — прошу.

— Чего? — в удивлении поднимает брови. — С каких это пор тебе требуется моя помощь?

— С тех самых, душа моя, как ты написала свои главы про наше путешествие в Испанию в юности!

Догадка осеняет её лицо улыбкой и игривостью:

— Да ну тебя!

— Ну почему же, раз уж тебе так нравится смотреть на мои занятия спортом, зачем же отказывать себе в удовольствии? Мне совсем ничего не стоит позаниматься чем-нибудь таким-эдаким у тебя на глазах! Вот сядешь мне на ноги, а я поработаю над прессом, — предлагаю.

И она соглашается, но с какой-то до умопомрачения стыдливой улыбкой, что одновременно и злит меня и заводит.

Я разыгрываю для неё спектакль, театрально обнажая грудь, а она отводит взгляд в сторону и хихикает, как девятиклассница. А мне это нравится, тааак нравится… Особенно, когда моя жена, уже сидя на моих ногах, плотоядно разглядывает работающие мышцы на моём прессе и груди, затем не выдерживает и водит по ним своими изящными пальцами с моим любимым красным маникюром.

Моя жена — ядерная смесь контрастов: пуританское воспитание и рвущийся наружу вулкан страстности. Ведь ни одна истинная пуританка никогда не накрасит ногти алым, особенно на ногах! А этот острый, как бритва, ум и невероятная женственность, заботливость и покладистость, чередующаяся с дерзостью? Я никогда не знаю наверняка, чего от неё ждать, не могу предсказать ответов на свои вопросы, поражаюсь её мыслям, если только она снизойдёт до того, чтобы поделиться ими со мной.

И вот, в это мгновение она водит рукой по моему прессу, поедая меня глазами и явно соблазняя, но я отнюдь не уверен, что за этим последует секс, поскольку вполне может быть и такое, что она резко переключится на проснувшегося Амаэля, например, или на свою книгу и выбросит меня за борт.

— Хочешь быть красивым? — внезапно спрашивает, и я останавливаюсь.

— Конечно. Признайся, ведь ты не перестала видеть во мне, привлекательность?

— Тебе опять не хватает секса?

— Нет, дело не в этом.

— А в чем?

— В том, каким ты теперь меня видишь, и что именно видишь.

— Я вижу гораздо больше, чем в юности, поверь!

— Да, ты говорила, но я о… влечении. Тебя ведь влекло ко мне тогда?

Её брови поднимаются то ли в смущении, то ли в негодовании. Мы столько лет женаты в полном сакральном смысле этого слова, а она так и не стала для меня открытой книгой. Я до сих пор обожаю изучать её реакции, потому что не всё в ней понял, разобрал, да и часто она просто бывает необычной.

— Я ненавижу очки.