Моногамия. Бонус. О возрасте в сексе и о сексе в возрасте

— А когда мне можно будет целовать её в губы?

Лурдес снова не может сдержать смех:

— Отличный вопрос, Амаэль!

Алекс набирает в грудь воздуха и выдыхает:

— Когда тебе исполнится одиннадцать, мы поговорим и об этом тоже. А пока точно нельзя!

— Просто назови цифру! — нервно настаивает Амаэль.

— Она зависит от многих факторов, сынок. Очень многих! Скажи мне такую вещь, сейчас ты хочешь целовать её в губы?

— Не-е-ет! — хмурится Амаэль.

— Отлично! — облегчённо выдыхает мой профессор сексуального просвещения. — Давай договоримся, что в тот момент, когда ты почувствуешь очень сильное желание сделать это, придёшь ко мне, и мы поговорим о том, можно ли уже или ещё стоит подождать.

— Ладно. Она может умереть от этого?

— В теории… если хорошенько подумать, то да, такие вещи способны нанести ей серьёзный вред.

— Хорошо, я всё понял, — спокойно подытоживает мой кудрявый сын и так же неожиданно покидает нас, как и появился.

Соня нервно держится за живот, я тру виски́, а Лурдес замечает:

— Какой-то не по годам ранний он у вас! Вы бы получше за ним следили…

— Как и у вас! — нервно отвечает ей отец. — Он твой брат, на сто процентов родной, между прочим! И да, я был таким же, но ума хватало не делать глупости. А вот некоторым взрослым их недоставало!

Это неожиданно. О том, что случилось с ним в детстве, он никому кроме меня никогда не рассказывал, и сейчас эта неосторожная фраза выскользнула из его рта впервые при детях.

— Пап, а почему именно одиннадцать? — спрашивает его Лурдес.

— Потому что некоторые мои друзья делали это уже в двенадцать-тринадцать.

— Ты серьёзно? — её глаза раскрываются шире то ли от удивления, то ли от ужаса.

— Абсолютно.

— А ты? — лепит ему в лоб.

— А я в пятнадцать, — отвечает, глядя ей в глаза.

— Ты же только что внушал Амаэлю, что до шестнадцати нельзя, и мне когда-то…

— И мне… — тонко и едва слышно, словно эхом, отзывается Софья.

Моя рука мгновенно находит его бедро, чтобы дать понять, что я рядом, и говорить об этом не обязательно, если он не хочет, а он совершенно точно не хочет, это я знаю наверняка. Мой муж кладёт свою ладонь поверх моей и совершает невероятное:

— Меня совратила взрослая женщина, моя учительница.

Соня с Лурдес охают, а я оторопело гляжу на своего мужа, не веря своим ушам.

— Что? — смотрит на меня. — Они хотят об этом знать, и это было, действительно произошло, зачем мне это скрывать от собственных детей?

— Хорошо, — говорю. — Тебе решать.

— Так вот, я хочу сказать, Соня, — обращается он к моей всерьёз озабоченной дочери, — что часто взрослые совершают непростительные ошибки. И секс с ребёнком — ещё не самое страшное, что сделала та женщина.

Мои девочки ждут, что же было страшнее этого, но обе не смеют произнести ни звука, и я впервые вижу, с каким неподдельным глубоким уважением Лурдес смотрит на своего отца.

— Она забеременела от меня пятнадцатилетнего, и чтобы скрыть это от общества, чтобы не нести ответственность за свои поступки, убила себя и моего ребёнка в себе.

Мои дети, кажется, онемели от шока, а муж, совершенно уже разошедшийся в своих откровениях, продолжает:

— Поэтому, Соня, не нужно бояться, что Амаэль совершит нечто нехорошее или неправильное. Он не совершит. Особенно после того, как я объяснил ему, что его действия могут причинить вред Айви. Он не прикоснётся к ней, это я тебе обещаю. Так и передай своему мужу, а ты передай своему, — кивает Лурдес. — И не нужно создавать искусственные препятствия, не нужно разрывать детей, это ничего не изменит и кроме боли ничего не принесёт. Говорите с ними обоими, отвечайте на их вопросы, и не бойтесь правды!

На некоторое время за нашим всегда уютным столом повисает неуютная тишина. Внезапно Лурдес оглушает меня вопросом:

— А ты, мам?

О Боже, это какой-то ужас. Почему, ну почему, вообще, я должна участвовать в этом идиотском разговоре?

— Что, я? — тяну время.

— В каком возрасте у тебя был первый секс? Надеюсь, тебя-то никто не совращал?

Я молчу, и мне кажется, что мой язык совершенно онемел.

— Скажи ей! — настаивает мой муж. — Она хочет знать, вот и скажи. Говорить им, что они родились в цветочках, тоже не дело!

Соня и Лурдес обе прыскают смехом, потому что да, такое было. Они просвещались у Алекса, а потом приходили ко мне с теми же вопросами и с интересом слушали, как я вру про цветочки.

Их смех, смех моих взрослых, зрелых дочерей, которые давно сами уже стали матерями, приносит мне некоторое облегчение, и я решаюсь:

— Мне было восемнадцать, и сразу же после этого родился Алёша.

— С первого раза? — Сонины брови взлетают.

— Да, с самого первого. Так получилось…

— Так получилось, потому что никто не говорил с тобой на такие темы. И с ним, похоже, тоже, — гневно выплёвывает мой муж.

Он на взводе, и вовсе не потому, что дети задают неудобные вопросы, а по той причине, что он стал невольным участником обсуждения моего первого секса с Артёмом, которого он до сих пор побаивается и всей душой недолюбливает.

— Ну… зато у меня есть Алёша… — неуверенно, едва слышно оправдываюсь.

— Нет худа без добра… — так же тихо пытается разрядить обстановку Соня.