мономиф

«Вопрос встал принципиально, и надо его класть обратно по всей теории чувств и массового психоза»⁴³⁰. Влияние Фрейда на творчество Платонова не оставляет сомнений. Разумеется, Платонов не был приверженцем классического фрейдизма — у него была собственная психологическая теория. Согласно платоновской модели, психика человека состоит из того, что он считает «собой» (своим «Я») и бесстрастного, отстраненного «швейцара», наблюдающего за этим «Я» как бы со стороны. Здесь можно было бы провести аналогию с восточными медитативными практиками («истинный разум бесстрастно созерцает драму личности»), но это увело бы нас слишком далеко от нашей темы. И все же, не принимая фрейдизм как универсальную теорию во всем его объеме, Платонов, тем не менее, постоянно обращался к отдельным элементам этой теории. Можно привести массу примеров, где это влияние прослеживается весьма недвусмысленно.

Оседлые, надежно-государственные люди, проживающие в уюте классовой солидарности, телесных привычек и в накоплении спокойствия, — те создали вокруг себя подобие материнской утробы и посредством этого росли и улучшались, словно в покинутом детстве⁴³¹.

Тогда Алеша полюбил и бога, чтобы он защищал после смерти его мать, потому что он признал бога заместителем отца⁴³².

Он только знал, что старость рассудка есть влечение к смерти, это единственное его чувство; и тогда он, может быть, замкнет кольцо — он возвратится к происхождению чувств⁴³³.

Копенкин любил мать и Розу одинаково, потому что мать и Роза было одно и то же первое существо для него⁴³⁴.

При описании коллективизации невозможно было обойти и вопросы психологии собственности. Тем более что речь здесь шла не об обычных переживаниях по поводу уменьшения или увеличения размеров дохода, но о полном изъятии имущества, всего того, что составляло саму основу существования. Это действительно шоковое переживание, и Платонов описывает его, используя метафоры тотальной опустошенности, полного душевного вакуума. В этом измененном состоянии сознания крестьяне поверили, когда «один сподручный актива научил их, что души в них нет, а есть лишь одно имущественное настроение, и они теперь вовсе не знали, как им станется, раз не будет имущества»⁴³⁵. В новой жизни им придется существовать «без душевной прилежности». После потери (обобществления) любимой лошади мужик с «окаменевшими» глазами («у него душа — лошадь») чувствует себя настолько «пустым», что боится улететь. Во всех крестьянах после коллективизации «один прах остался», для всех «в колхоз» означает «в скорбь».

И лишь один человек осмеливается протестовать против этого произвола. Мальчик в одной рубашке, которому по малолетству даже штанов еще не положено, пытается остановить рычащего медведя: «Дяденька, отдай какашку!»⁴³⁶ И медведь уступает, позволяя ребенку забрать свое сокровище. Раздетый мальчик уходит на заснеженную улицу, уходит на верную смерть — и время сказать ему вслед что-то вроде эпитафии. И слова находятся. «Он очень хитрый, — сказала Настя про этого мальчика, унесшего свой горшок»⁴³⁷. Как забавен и поучителен был бы этот ребенок в спокойной мирной жизни! И как трагичен он в эпоху насилия и беспредела. Горше некуда.

Чувство тотального внутреннего опустошения, описанное Платоновым, является одним из базовых клинических симптомов. Здесь стоит отметить, что одинаковые симптомы могут порождаться совершенно разными причинами; но возникающая при этом система самопонимания и понимания мира (порой весьма сложная), бывает удивительно схожей. Подобное переживание было описано Робертом Линднером.