мономиф

Но если об учении Фрейда Платонов не мог не знать, то о Хайдеггере он, скорее всего, даже не слышал. И тем более поразительны экзистенциальные прозрения Платонова. Я имею в виду непрерывные поиски смысла жизни Вощевым в «Котловане». Есть все основания назвать их непрерывными — слово «истина» и производные от него в повести повторяются 29 раз. «Я здесь не существую, — произнес Вощев, стыдясь, что много людей чувствуют сейчас его одного. — Я только думаю здесь»⁴⁴⁹. Вот это действительно потрясающе. Ведь начиная от Декарта с его «cogito, ergo sum» и вплоть до Гуссерля никто и не сомневался, что мыслить — это и значит существовать.

Декарт мыслил свой принцип как аподиктическое основание, опираясь на которое можно строить философскую систему. Поэтому как только основной принцип был подвергнут сомнению, философии потребовалось новое основание. Нечто похожее мы видим и в текстах Платонова — если в «Чевенгуре» все было предельно ясно, то в «Котловане» Вощев мучается без истины, он ищет хоть что-то, хоть самую малость — но чтобы в ней можно было быть абсолютно, до конца уверенным. «Он шел по дороге до изнеможения; изнемогал же Вощев скоро, как только его душа вспоминала, что истину она перестала знать»⁴⁵⁰. Не значит ли «перестала знать» — что знала когда-то прежде? Но старая истина обесценилась — и мировоззрение осталось без основания; мир стал шатким и ненадежным.

Он почувствовал сомнение в своей жизни и слабость тела без истины, он не мог дальше трудиться и ступать по дороге, не зная точного устройства всего мира и того, куда надо стремиться⁴⁵¹.

У меня без истины тело слабнет, я трудом кормиться не могу… А зачем тебе истина? — спросил другой человек, разомкнув спекшиеся от безмолвия уста. — Только в уме у тебя будет хорошо, а снаружи гадко⁴⁵².

Все равно мне без истины стыдно жить⁴⁵³.

Вощев почувствовал стыд и энергию — он захотел немедленно открыть всеобщий, долгий смысл жизни, чтобы жить впереди детей⁴⁵⁴.

Вощев тоже настолько ослабел телом без идеологии, что не мог поднять топора и лег в снег: все равно истины нет на свете или, быть может, она и была в каком-нибудь растении или в героической твари, но шел дорожный нищий и съел то растение или растоптал гнетущуюся низом тварь, а сам умер затем в осеннем овраге, и тело его выдул ветер в ничто⁴⁵⁵.

Сафронов, любивший красоту жизни и вежливость ума, стоял с почтением к участи Вощева, хотя в то же время глубоко волновался: не есть ли истина лишь классовый враг? Ведь он теперь даже в форме сна и воображенья может предстать!⁴⁵⁶

Собственно, и к землекопам Вощев примкнул только потому, что поверил — они знают, в чем смысл жизни. Фанатизм дает уверенность в том, что смысл есть (и даже высший смысл). Вот эту незыблемую уверенность в истине и почувствовал Вощев в пролетариях — и она у них действительно была. Но самой истины у них не было.

Хотя они и владели смыслом жизни, что равносильно вечному счастью, однако их лица были угрюмы и худы, а вместо покоя жизни они имели измождение⁴⁵⁷.

Он уже был доволен и тем, что истина заключалась на свете в ближнем к нему теле человека, который сейчас только говорил с ним⁴⁵⁸.