мономиф

Современный фанатизм есть искусственная попытка вернуться в блаженные времена старым испытанным способом — отбросив сомнения (перестав задумываться) и найдя себе цель превыше жизни. Попытка коллективная, что весьма существенно. Появляется надежда, что обретенная человеческая общность со своей религией/идеологией владеет смыслом жизни — и можно приобщиться к нему. Но искусственные психические манипуляции вряд ли могут привести к позитивным результатам (в данном случае это не этическая оценка; имеется в виду жизнеспособность (устойчивость, стабильность) данной стратегии жизни). Для современного человека «отбрасывание» сомнений означает их вытеснение или отрицание — что, в свою очередь, приводит к их активизации в сфере бессознательного. Вместо желаемой внутренней гармонии фанатик обретает психическую неуравновешенность. А способы компенсации внутренней нестабильности у фанатиков обычно однообразны — это выплескивание агрессии (часто ничем не мотивированной) во внешний мир. Фанатик может убеждать себя, что он проводник великой цели, что его жизнь имеет глубокий смысл, и что этот смысл им познан. Но для любого мыслящего человека фанатизм — лишь жалкая (то есть неудачная, достойная сожаления) пародия на мифическое мировоззрение. Нельзя сознательно вернуться к истокам и вновь войти в давно утекшие воды.

Мы можем догадаться, какой смысл нужен Вощеву, какую истину всегда ищут в мифах о светопреставлении — истину обновления. «Это слабое тело, покинутое без родства среди людей, почувствует когда-нибудь согревающий поток смысла жизни, и ум ее увидит время, подобное первому исконному дню»⁴⁶⁵. И в этом весь смысл.

Но когда Настя умирает, рушится весь мир Вощева. «Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движеньем?»⁴⁶⁶ Потому что истина может быть только в человеке — больше ей негде быть. И если нет человека — нет и смысла.

Тлен

Тексты Платонова сегодня доступны и в цифровом виде — так что мы легко можем провести их статистический анализ. Нас интересует частота использования слов, связанных со смертью в «Чевенгуре» (всего 121232 слова) и «Котловане» (35140 слов).

Слово «смерть» и его производные в «Чевенгуре» и «Котловане» встречаются, соответственно, 84 и 15 раз.

«Умер» — 84 и 33.

«Погиб» — 37 и 21.

«Гроб» — 30 и 44.

«Могила» — 63 и 5.

«Убить» — 35 и 6.

«Кладбище» — 26 и 2.

«Прах» — 9 и 7.

«Скончался» — 12 и 9.

«Помру» — 11 и 8.

«Хоронить» — 13 и 4.

«Труп» — 3 и 2.

«Мертвый» — 74 и 47.

Причем мертвые у Платонова не только люди и животные (хотя их тоже хватает с избытком) — но и места, дороги, высота и долгота пространства, свет, тьма, массовая муть Млечного Пути, луч луны, воздух, земля, вода, песок, глина, камешки, трава, вещества, предметы, инвентарь, оружие, груз, строительный материал, знаки, природа и так далее. Даже живые спящие у Платонова лежат как мертвые и спят как убитые. Также заслуживает внимания слово «ветхость» — 15 и 7 раз. Старость и ветхость — характеристики отжившего мира, готового умереть.

Все находилось в прежнем виде, только приобрело ветхость отживающего мира; уличные деревья рассыхались от старости и стояли давно без листьев… Воздух ветхости и прощальной памяти стоял над потухшей пекарней и постаревшими яблоневыми садами… Забор заиндевел мхом, наклонился, и давние гвозди торчали из него, освобождаемые из тесноты древесины силой времени⁴⁶⁷.

Вблизи была старая деревня; всеобщая ветхость бедности покрывала ее, и старческие, терпеливые плетни, и придорожные склонившиеся в тишине деревья имели одинаковый вид грусти⁴⁶⁸.

Уже упоминаемые нами «кости» мы можем встретить, соответственно, 23 и 22 раза. Не всегда это мертвые человеческие кости; но и кости живых описаны Платоновым так, что невольно напоминают о непрочности тела, о неизбежности (и близости) смерти. И еще одно, конкретно по нашей теме: словосочетание «второе пришествие» встречается в «Чевенгуре» 15 раз.

Новые люди