Монстр в ее постели

Он с силой бьет по подоконнику, сметая на пол тарелку с блинами и злополучную сахарницу. От этого грохота наверняка просыпается Ванька. Я смотрю, как блинчики оказываются на полу, как плитка покрывается неровным слоем блестящих крупиц, и вопреки желанию чувствую подступающие слезы.

– Я просто хотела сделать завтрак, – тихо говорю я.

– Дерьмо твой завтрак.

Слезы все-таки проливаются на щеки. Я отворачиваюсь, будто так получится их скрыть.

– Ой, что такое? – издевательски усмехается он. – Мы обиделись? А чего ты ждала? Решила поиграть в семью? Включила заботливую домохозяйку? Давай-ка я тебе напомню, за что я сидел. Помнишь? Я убийца, Даша, я застрелил человека. И сделал бы это снова, если бы потребовалось. А знаешь, что случится, когда я тебя трахну? Я буду насильником. Отличная характеристика в послужном списке. И вот что я тебе скажу: зря ты не взяла у Паши телефончик, потому что он, в отличие от меня, хороший парень. Он тебе подходит. Хороший мальчик и до тошноты хорошая девочка. Вы бы с ним отлично смотрелись. Жаль, что тебе не повезло встретить меня, да?

Губы не слушаются. Почему-то в голосе Вадима чудится бессильная злоба. Или зависть. Он словно завидует этому Паше. И я не до конца понимаю, почему.

– Ты – не самое большое невезение, что со мной случилось, – шепотом, потому что голос вдруг пропал, говорю я. – И я не хочу играть с тобой в семью. Мне достаточно ясно дали понять, что в эту игру я не вписываюсь. Можешь не психовать, потому что никто в здравом уме в мою сторону не посмотрит. Хороших девочек не бросают родители. Хорошие девочки не живут в нищете. Хорошие девочки не дают таким, как ты. И не унижаются за еду.

Я с неожиданной силой отпихиваю Вадима с дороги и хлопаю дверью спальни, инстинктивно почему-то понимая, что это единственное место, где он оставит меня в покое. По какой-то одному Исаеву ведомой причине он боится маленькой комнаты, как огня.

Жаль, что боится не настолько сильно, чтобы раз и навсегда исчезнуть из нашей с Ваней жизни. Исчезнуть раньше, чем я придумаю себе несуществующую семью и окончательно возненавижу саму себя.

Он прав. Завтрак – дерьмо. Нет ничего более жалкого, чем девчонка, готовая прыгать на задних лапах ради того, чтобы ее хоть кто-то похвалил.

Исаев это понимает. А мне пора уже взрослеть.

Силы заканчиваются и снова поднимается температура, но таблетки остались в комнате Вадима, и я не хочу за ними идти. Поэтому просто лежу на раскладушке, под пледом, уговаривая себя надеть маску равнодушия и подняться, чтобы заботиться о Ване. Его надо накормить и усадить позаниматься, я совсем забросила реабилитацию, а без нее, да еще и с пропусками школы, у него снова начнутся проблемы.

Ванька приходит сам. Бесшумно открывает дверь и тенью проскальзывает ко мне, останавливаясь возле раскладушки. Он что-то протягивает и, рассмотрев поближе, я вижу таблетки.

– Привет, мой хороший.

– Тебе плохо?

– Уже лучше. Но ты же знаешь, болеть – это всегда долго.

– Ты редко болеешь.

– Ага. Зато метко. Идем, я тебя покормлю.

Только блинчиков уже не осталось, а от мысли наготовить еще, хочется снова зареветь, но я что-нибудь придумаю. Обязательно придумаю, как и с тем, что у нас почти закончились продукты.

– А я уже поел. Доел то, что мы вчера оставили.

– Ваня! Ну кто же завтракает объедками?

Господи, хуже мне уже быть не может! Хороша сестричка, пока скандалит с соседом, ребенок доедает черствый хлеб!

– Вкусно же… – Ванька тяжело вздыхает. – Очень, Даш. И что, что вчерашнее? Еда же не портится так быстро! Я погрел.

– Ла-а-адно, шут с тобой, горе. Поел – и молодец. Садись давай читать. Надо заниматься, Ванюш, а то потом в школе отстанешь и нахватаешь двоек. Садись, садись, не морщись.

– А можно потом собирать корабль с Вадимом?

– Можно. Если он захочет.

– Вы поссорились?

– Ваня! За уроки, быстро! Хватит тут выпытывать, хитрюга. Садись и мне читай.

От таблеток клонит в сон. Под голос брата я сама не замечаю, как устало проваливаюсь в сон. И как отключаюсь от реальности, даже не замечая, что остаюсь в комнате одна, и что светлый день сменяется тусклым дождливым вечером. Только сила воли и мысль о том, что надо приготовить брату ужин, заставляет подняться. И лишь тогда я понимаю, что в комнате кто-то есть.

Исаев стоит на пороге, не переступая его. Я вижу лишь силуэт, но даже в его очертаниях угадывается напряжение. Почему он так боится этой комнаты?

– Как ты себя чувствуешь?

– Более чем прекрасно.

– Если тебе интересно, твой брат пообедал и сейчас красит корму.

– Мне не интересно.

Как?! Как мне может быть не интересно, чем питается мой брат, что я несу?! Почему обида такая сильная, что заглушает даже голос долга?!

– Не хочешь выйти и тоже поесть?

– Не хочу.

Я отворачиваюсь к окну, давая понять, что разговор окончен. И тогда Вадим делает шаг в темноту. Я настолько не ожидаю, что он решится переступить порог комнаты, что замираю. И не могу выйти из состояния оцепенения даже когда он садится на жалобно скрипящую раскладушку. Только краем глаза вижу тарелку, на которой что-то лежит – он ставит ее на табуретку возле моей постели.