Монстр в ее постели

– Компенсация утраченных блинов. Карамельный торт.

– Я не голодна.

Он собирает мои волосы в хвост, обнажая шею. Я пытаюсь вырваться, отстраниться, но это не так-то просто, когда внутри все сжимается. Я чувствую его горячее дыхание на коже. Ежусь. Разум велит отстраниться, отсесть, но накатывает странная будто приятная слабость.

– Твой брат раз тридцать велел мне пойти с тобой помириться.

– Скажи, что мы не дружили, чтобы ссориться.

– Почему детей так тянет ко всяким подонкам?

– Он говорит, ты хороший.

– Я не хороший, Даша. Я сидел за убийство. И меня не подставили, не оговорили, не осудили ложно. Я застрелил человека.

Он прикасается губами к впадинке на шее сзади. Я закрываю глаза, сжимая металлическое основание раскладушки, пытаясь остаться спокойной.

– Я убийца, и эта реальность.

Он снова целует и добавляет:

– Но не хочу быть насильником. И хочу тебя. Вот такая вот проблема.

– И я должна ее решить, благородно согласившись с тобой спать? Чтобы ты не чувствовал себя монстром?

– Нет, – легко и просто говорит он, – не должна.

И что это значит?

Что-то должно значить, но поцелуи не прекращаются, и я уже перестаю понимать, что происходит. Знаю лишь что когда вот так перебирают волосы, массируя затылок, это очень приятно. До мурашек, до сладкого спазма, до полной отключки воли.

И вдруг все прекращается. Я замираю, вслушиваясь в звуки темной комнаты, и слышу…

– Ты что, ешь?!

От удивления даже забываю про все обиды и поворачиваюсь. Исаев действительно с удовольствием молотит торт.

– Профти, отвлекся, – с набитым ртом говорит он. – Сто лет тортов не ел. Вкуфный. Буш?

Он сует мне под нос ложку. Я закатываю глаза и мотаю головой, но на губах все равно остается сладкая карамель и да – хочу. Хочу кусок торта и еще пару минут так внезапно закончившейся ласки.

– Я очень ему завидую, – говорит Вадим. – Пашке. Он правда классный. У него есть шанс получить тебя, а у меня – только заставить. Вот и все. Это ужасно бесит.

– Но ты не пытался иначе, – хрипло отвечаю я. – Ты просто ворвался, забрал у меня комнату, работу, выдвинул условия.

– Ошпарил тебя горячей водой. Испортил твой завтрак. Представляю, как сильно ты меня ненавидишь. А если я компенсирую завтрак ужином, простишь?

– Я…

Не знаю, что хочу, могу или должна сказать. В горле комок, и я просто тянусь к прикосновениям, потому что они ужасно приятные.

– Там роллы. Твой брат очень смешно их ест. Ты многое пропускаешь.

– Откуда у тебя деньги? Бургеры, роллы… чем ты занимаешься? Это законно?

Он усмехается.

– Расскажу, когда поешь. Идем. Тем более, что я съел весь твой торт. Давай же, идем. Я вижу, как тебе хочется. Мы поедим, посмотрим пару фильмов, ребенок покажет тебе прогресс. А завтра я закажу одну штуку для развлечения, вам с мелким понравится. Всегда мечтал поиграть, но компании не находилось. Поиграем в среднестатистическое семейство.

Я даже за игру готова отдать, кажется, душу.

Вадим поднимается, протягивая мне руку. Неуверенно, чувствуя, что вот-вот страстное желание окунуться в его вечер с роллами и кино, сменится решимостью закрыться в раковину, я вкладываю в его ладонь свою. По коже проходятся мурашки. У меня, должно быть, снова поднимается температура, потому что рука почти горит, и щеки тоже.

Подхватывая телефон, я смотрю последние уведомления и спотыкаюсь у самого порога.

– Что? – оборачивается Исаев.

«Результаты анализов: Богданова ДС (21).

Антитела к вирусу… Результат 0,471 – отрицательный».

– Нет, – поспешно говорю я. – Ничего.

Вадим

У меня много секретов. Но среди них есть один-единственный, который мне нравится.

А вот пацан мне не нравится. Но это я понимаю только к концу следующего дня.

Вечером мы снова смотрим фильмы. Точнее, ребенок смотрит, Богданова делает вид, но на самом деле тихо дремлет, а я размышляю о том, куда вляпался. Поклявшись себе не впускать в жизнь больше никого, я нарушил эту клятву через… хоть неделя-то прошла? Когда сидишь дома безвылазно, ощущение времени искажается. Оно течет медленно, тягуче, будто издеваясь. Но я и не против.

На ужин суши. Ребенок смешно разделяет роллы, утверждая, что так ему вкуснее. У него на тарелке не японская кухня, а рисовая каша с рыбой и водорослями. Я объедаюсь острыми гунканами, а Богданова забавно пытается запихать в рот здоровые куски ролла. Она или не замечает, или делает вид, что не замечает, как я смотрю на нее. Рассматриваю и пытаюсь понять, почему привычная тактика дала сбой. Почему из всех несчастных, на которых я насмотрелся за жизнь, жалко только ее?

Из-за ребенка? Не Даша первая, не Даша последняя. Тысячи девушек воспитывают братьев, сыновей, племянников. У нее все не так плохо: свое жилье, работа, и пацан ее любит. Сильно любит, я так не умею.

– Когда Ваня видит, что мне тяжело или грустно, – говорит Богданова ночью, когда мальчишка уже спит у себя, – он предлагает отдать его в детский дом. И так серьезно, что даже не сомневаешься: стоит согласиться, он кивнет и пойдет собирать вещи. Никак не могу из него это вытащить.