Читаем Монстры полностью

Она орудовала на кухне, изредка отбегая в комнату за какими-то вещами. Ренат наблюдал за ней. Перед этим своим вторым возвращением он здесь не был уже с полгода. А то и поболе. С той поры как только-только стал получать самые первые, неясные и смутные результаты. Он почти не вылезал из лаборатории. Просто поселился там. В этом не было ничего специального, особенного. Просто нельзя было оставлять опыты. Сослуживцы притащили ему раскладушку, одеяло, подушку и пр. Для них в том не было ничего необычного. Все проходили подобный безумный преддиссертационный период – дневали и ночевали в различного рода и размерах лабораториях.

Поначалу Марта этому не придала значения. Их отношения и так были достаточно странными, легкими, нерегулярными. Но в то же самое время и вполне определенными.

– Значит, с наукой спишь, – с легкой усмешкой произнесла она. – Известный случай.

– Там же каждый час нужно проверять.

– Проверяй, проверяй. Здесь-то проверять нечего, – двусмысленно шутила она, и взгляд ее даже скользил вниз от груди, по собственному животу к ногам.

– Знаешь, Андрей просто поехал.

– Куда?

– Не куда, а чем. Крыша поехала, – мрачно усмехнулась Марта. – Пил по-черному.

Они давно не виделись. Ренат внимательно рассматривал ее.

– Что смотришь?

– Давно не видел. – Ренат тряхнул головой. – Прекрасно выглядишь.

– Ага, прямо семнадцать лет! Семнадцать с половиной. – Она скривила рот в эдакой полуулыбке.

Они шли по Тверскому бульвару. Повернули на Герцена. Завернули в первый же переулок направо. Он узнал квартиру. Отворил дверь в свою бывшую комнату. Там было пусто. Была пустота, заваленная чужими вещами.

– Это чьи? – спросил Ренат, не входя в комнату.

– Андрея.

Ренат вопросительно поднял брови.

– Он уехал в Калифорнию. В какую-то там университетскую аспирантуру. Да какой из него ученый. Он же не ты. Он и языка-то толком не может выучить. Черт его дернул. – Это было произнесено как упрек и похвала одновременно. – Проходи в большую. Ну, мою.

В квартире мало что изменилось. Марта гремела на кухне чайником. Ренат двинулся вдоль по коридору. Вокруг все было привычно. Со знакомых славно-бесславных коммунальных времен. Неровные стены снизу на метр от пола были покрыты темно-серо-коричневатой краской. Зеленый бордюр отделял ее от остального высоченного побеленного пространства. На потолке отставали многочисленные слои долголетних покрасок. Вместе со штукатуркой. Обнажая сетчатые клеточки полупрогнившей дранки и в любой момент грозя обрушиться прямо на голову любому пробегающему ребенку. Хотя, откуда быть ребенку? Таковых здесь не было уже лет тридцать со времен детства и младенчества самой Марты. Ренат окинул пространство быстрым взглядом и заметил, что все знакомые трещины на месте. Ему стало спокойнее. Ну, прибавились две-три новые. Незначительные. Они легко встроились в гармоничную композицию заполнения сложностроенного коммунального быта. Спокойно и смутно светилось высокое давно не мытое окно в конце коридора с глубоким толстым облупленным подоконником, заваленным кастрюлями, стаканами, какими-то нераспаковываемыми десятилетиями и уже вряд ли когда-либо распакуемыми газетными свертками. Странно, что при нынешней Мартиной профессии, заработке и круге общения у нее так и не дошли руки до приличного ремонта. Или поменялась бы, что ли.

Ренат вошел в комнату, опять отметив про себя устойчивую стабильность всей обстановки и убранства. По контрасту с коридором и площадью общего пользования здесь было чисто и в меру продуманно. Марта, опередив его, быстро сама прошла в комнату. Поставила чайник на стол. Постелила две небольшие салфетки и расставила старые красивые чашки, но разных сервизов, заметно уже потемневшего от многолетнего употребления белого тончайшего фарфора.

– Садись. Нет, вон туда. – Марта указала ему место лицом к окну, чтобы самой сесть против света. Уловка известная, но всегда безотказно работающая. Быстро поставила на стол вазочку с вареньем и небрежно бросила две тихо звякнувшие серебряные ложечки.

Ренат придвинул старый расшатанный, так называемый венский стул с округлой спинкой и сел за большой стол. У дальнего его конца, вырисовываясь темным абрисом на фоне дневного окна, сидела Марта. Отдельные волосы ее прически легко отлетали в стороны, придавая прихотливость всему строгому контуру. Комната была высокая, и пространство над ними намного превышало расстояние, разделявшее их, по контрасту с высотой и объемом помещения казавшееся весьма скромным. То есть они сидели почти рядышком. Были словно выделены, высвечены чьим-то пристальным вниманием сверху. Туда же, наверх, уносились их негромкие голоса и отрывистые фразы.

– Марта, пойми, у меня почти катастрофа.

– Ты хочешь, чтобы я тебе в этом помогла? Интересно.

– Да я не о том, Марта. Туда пока невозможно. Она уже здесь. – Что он бормотал? О чем?

– Где там? Где здесь? У нее что, отец алкоголик? Мать проститутка? Сестра пропащая? Братишка маленький карманный вор? – пропела Марта на известный мотивчик.

– Все не про то.

Перейти на страницу:

Все книги серии Пригов Д.А. Собрание сочинений в 5 томах

Монады
Монады

«Монады» – один из пяти томов «неполного собрания сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), ярчайшего представителя поэтического андеграунда 1970–1980-x и художественного лидера актуального искусства в 1990–2000-е, основоположника концептуализма в литературе, лауреата множества международных литературных премий. Не только поэт, романист, драматург, но и художник, акционист, теоретик искусства – Пригов не зря предпочитал ироническое самоопределение «деятель культуры». Охватывая творчество Пригова с середины 1970-х до его посмертно опубликованного романа «Катя китайская», том включает как уже классические тексты, так и новые публикации из оставшегося после смерти Пригова громадного архива.Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия / Стихи и поэзия
Москва
Москва

«Москва» продолжает «неполное собрание сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007), начатое томом «Монады». В томе представлена наиболее полная подборка произведений Пригова, связанных с деконструкцией советских идеологических мифов. В него входят не только знаменитые циклы, объединенные образом Милицанера, но и «Исторические и героические песни», «Культурные песни», «Элегические песни», «Москва и москвичи», «Образ Рейгана в советской литературе», десять Азбук, «Совы» (советские тексты), пьеса «Я играю на гармошке», а также «Обращения к гражданам» – листовки, которые Пригов расклеивал на улицах Москвы в 1986—87 годах (и за которые он был арестован). Наряду с известными произведениями в том включены ранее не публиковавшиеся циклы, в том числе ранние (доконцептуалистские) стихотворения Пригова и целый ряд текстов, объединенных сюжетом прорастания стихов сквозь прозу жизни и прозы сквозь стихотворную ткань. Завершает том мемуарно-фантасмагорический роман «Живите в Москве».Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В ряде текстов используется ненормативная лексика.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия
Монстры
Монстры

«Монстры» продолжают «неполное собрание сочинений» Дмитрия Александровича Пригова (1940–2007). В этот том включены произведения Пригова, представляющие его оригинальный «теологический проект». Теология Пригова, в равной мере пародийно-комическая и серьезная, предполагает процесс обретения универсального равновесия путем упразднения различий между трансцендентным и повседневным, божественным и дьявольским, человеческим и звериным. Центральной категорией в этом проекте стала категория чудовищного, возникающая в результате совмещения метафизически противоположных состояний. Воплощенная в мотиве монстра, эта тема объединяет различные направления приговских художественно-философских экспериментов: от поэтических изысканий в области «новой антропологии» до «апофатической катафатики» (приговской версии негативного богословия), от размышлений о метафизике творчества до описания монстров истории и властной идеологии, от «Тараканомахии», квазиэпического описания домашней войны с тараканами, до самого крупного и самого сложного прозаического произведения Пригова – романа «Ренат и Дракон». Как и другие тома собрания, «Монстры» включают не только известные читателю, но не публиковавшиеся ранее произведения Пригова, сохранившиеся в домашнем архиве. Некоторые произведения воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации. В ряде текстов используется ненормативная лексика.

Дмитрий Александрович Пригов

Поэзия
Места
Места

Том «Места» продолжает серию публикаций из обширного наследия Д. А. Пригова, начатую томами «Монады», «Москва» и «Монстры». Сюда вошли произведения, в которых на первый план выходит диалектика «своего» и «чужого», локального и универсального, касающаяся различных культурных языков, пространств и форм. Ряд текстов относится к определенным культурным локусам, сложившимся в творчестве Пригова: московское Беляево, Лондон, «Запад», «Восток», пространство сновидений… Большой раздел составляют поэтические и прозаические концептуализации России и русского. В раздел «Территория языка» вошли образцы приговских экспериментов с поэтической формой. «Пушкинские места» представляют работу Пригова с пушкинским мифом, включая, в том числе, фрагменты из его «ремейка» «Евгения Онегина». В книге также наиболее полно представлена драматургия автора (раздел «Пространство сцены»), а завершает ее путевой роман «Только моя Япония». Некоторые тексты воспроизводятся с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

Дмитрий Александрович Пригов

Современная поэзия

Похожие книги

Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Роберт Рождественский заявил о себе громко, со всей искренностью обращаясь к своим сверстникам, «парням с поднятыми воротниками», таким же, как и он сам, в шестидесятые годы, когда поэзия вырвалась на площади и стадионы. Поэт «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Аннинского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание. В сердцах людей память о Р. Рождественском навсегда будет связана с его пронзительными по чистоте и высоте чувства стихами о любви, но были и «Реквием», и лирика, и пронзительные последние стихи, и, конечно, песни – они звучали по радио, их пела вся страна, они становились лейтмотивом наших любимых картин. В книге наиболее полно представлены стихотворения, песни, поэмы любимого многими поэта.

Роберт Иванович Рождественский , Роберт Рождественский

Поэзия / Лирика / Песенная поэзия / Стихи и поэзия