Монстры

В одной из таких последующих друг за другом волн новоприбывших Ренат и оказался в Москве. Сначала обитался в общежитии. Потом, притомившись коллективным бессмысленным бытом, по случаю снял комнату в полупустынной квартире. Здесь и познакомился с Мартой, бывшей о ту пору для него, провинциала, недосягаемой, невозможной молоденькой московской красоткой, относившейся к нему как к квартиранту доброжелательно, но вполне безразлично. Она только-только кончила школу. Было жаркое лето. Она бродила по улицам и дома в открытой кофточке и безумно короткой юбке. Ренат всякий раз замирал, когда она проносилась мимо него на кухню, в ванную, к парадной двери. Она никогда не ходила, а всегда носилась эдаким стремительным ветерком. Он мельком замечал, как она плотно прикрывала за собой дверь туалета. Наблюдал это сквозь щель своей двери, сам обнаруживаемый как некое темное промелькивание в той же самой дверной щели на фоне дальнего освещенного окна. Его комната была как раз ближней к туалету. Когда он слышал шум спускаемой воды, пережидал, давая ей возможность проследовать к себе, и проходил на пустынную гулкую кухню поставить на плиту закопченный чайник. Или бросал в большую кипящую кастрюлю огромный слипшийся комок пельменей, похожий на клубок мокрых, только что выползших на свет, слепых, тыкающихся в разные стороны и жалобно попискивающих беспомощных котят.

Она жила одна. Родители уехали куда-то на Север, зарабатывать деньги на новую лучшую квартиру и беззаботную жизнь в старости. Неведомо, скопили ли эти ожидаемые деньги, нашли ли им прямое применение в местах их нынешнего обитания, но только назад не возвращались. Некоторое вспомоществование, и, видимо, немалое, ей присылали. Она была не транжиркой, но и не скопидомкой. В общем, хватало.

Однажды Ренат помог ей приспособить книжную полку. Потом что-то подтащить. Потом как-то вечером разговорились на кухне. Она поступала в Литинститут. Писала стихи. Со снисходительной улыбкой приняла замечание Рената, что он тоже пишет.

– И что же вы пишете? – не без ехидства вопросила она, приподнимая крышку и заглядывая в кипящую кастрюлю, стараясь по запаху определить степень готовности какого-то жидкого блюда. Чуть отводила голову от обжигающего пара, проводя ладонью по взмокшему лицу и оправляя пряди волос. – Как-нибудь почитаете?

– Когда? – наивно поинтересовался Ренат.

– Ну, когда-нибудь, – схватывала кастрюлю подвернувшейся тряпкой и убегала к себе в комнату.

До чтения, естественно, в ближайшее время так и не дошло. Но к ней, как единственной обладательнице отдельного самостоятельного огромного жилья, наведывались друзья по некой литературной студии. Потом и по Литинституту. Квартира стояла пустая, если не считать бабушку-старушку-божий одуванчик. Да кто же ее считал за человека? Она и наружу почти не выползала. Марта изредка тихонечко, по-кошачьи, скреблась в ее комнатку и спрашивала:

– Баба Саня, купить что-нибудь? – Из-за двери слышался слабый старушечий голос. – Я в магазин иду, я вам молочка принесу. – Из-за двери опять доносилось что-то слабое и невнятное.

Ренат старушку почти и не видел. Она даже в туалет не ходила. Но, видимо, все-таки что-то ела и пила, коли Марта ей покупала и просовывала в щелочку вечно приоткрытой двери. За дверью было темно и затхло. При неожиданном появлении в приоткрытой двери ее ласкового круглого личика Ренат вздрагивал.

– Она из какого-то знатного старинного рода. Грузинского. Давно к ней кто-то из Тбилиси приезжал. Чуть ли не на колени становился. Она из рода Маурави. У нее и фамилия Тархан-Маурави. Раньше им принадлежал весь этот дом. Ну, потом всех, естественно, пересажали. Уплотнили. Вот она одна и осталась. Ее почему-то не тронули. Родители рассказывали, что на какое-то время она исчезла. А потом так же неожиданно объявилась. Она часто так исчезает. Будь осторожен, старая, а все княжна. – И рассмеялась.

С институтскими приятелями Марты Ренат запросто выпивал на кухне и в коридоре. Некоторые по пьяни заваливались в его комнату. Если не на кухне, не в ванной и не в туалете, засыпали именно там. Ренат их не тревожил. Перепутав с кем-то из своих, убеждали, что в многотиражке какого-то текстильного или камвольного комбината читали его напечатанные стихи. Ренат соглашался. А что не согласиться-то? И в другой раз соглашался. И третий. На четвертый уже прочитал кому-то свои собственные. Его одобрили:

– Старик, ты гений! – И, тяжело ворочая языком, добавляли: – А ты кто будешь, Мартин брат? Нет? Ну извини.

Потом говорили:

– Старик, не пиши. У тебя ничего не получится. Ты где работаешь? На заводе? Вот и хорошо. Лучше быть хорошим слесарем, чем средним поэтом, – и уходили, если не падали прямо здесь и не засыпали на полу.

Ренат не очень-то верил этим пьяным уверениям и излияниям. Попозже, правда, уже с кем-то и соглашался. А потом уже и не соглашался. Потом имел право высказывать собственное мнение уже в комнате Марты. Тогда он впервые и встретил Андрея, который через некоторое время поселился у нее.