Монстры

Она жила как раз за углом. В полуоблезлом старинном пятиэтажном доме. В огромной коммунальной квартире, где за выездом жильцов оставались только две заселенные комнаты. Все уезжали в дальние края за лучшей жизнью или в улучшенные квартиры. В детстве Марта гоняла на велосипеде по длинному просторному коридору, врезаясь в старые полуразвалившиеся шкафы, выставленные за ненадобностью либо за недостаточностью жилой площади. В каждой комнате обитало человек по восемь-десять. А то и поболе. Но это раньше, в прошлые времена. Теперь все опустело. Буквально обезлюдело и опустошилось даже. С недавних пор прямо у входной двери почему-то оказалась и, видимо, навечно осела гора сваленного неуничтожимого строительного мусора. Некий уже и не упоминаемый ныне, сосед когда-то начал ремонт своей комнатушки. Да вы знаете, как тогда было со строительным и тому подобным материалом. Хлеб иногда пропадал напрочь, не то что всякие там гвозди, доски, дранка, краска, цемент. Знакомства надо иметь. То есть прежде, чем влезать во всякое такое полуграндиозное предприятие, знакомствами бы следовало обзавестись. До чего же легкомыслен и порой беззаботен наш люд! Цемент достал, гвозди достал, а досок не оказалось. Не оказалось, и все тут. Хоть волком вой! И застыло все на годы. Потом, когда времена переменились, другой не менее злополучный сосед, сменивший злополучного первого, решил превратить сию комнату в какую-то мастерскую. Да тоже за бесславно пробежавшее время немалой своей жизни никакими знакомствами и полезными связями не обзавелся. Новеньких денежек не накопил. И с этим предприятием все завершилось знакомым образом. Потом, когда уж и вовсе все переменилось, решил третий бедолага под модный в ту пору кооператив все это приспособить. Решил-то он решил, да тут его и убили. Подстрелили. Тогда многих убивали. Как, впрочем, и сейчас. Как, впрочем, и раньше. Но совсем по другим поводам и причинам. Вернее, раньше-то убивали, как правило, без всяких ненужных поводов и причин. Просто так. Сейчас хоть убивают по глубокой и осмысленной причине. Все легче умирать. Так вот строительство и застыло, длясь десятилетиями, перейдя в своей незавершенности из старых времен в перестройку, а потом и в постперестроечную эпоху.

Если уж начинать, то надо бы с того, как Ренат приехал в Москву и смог прописаться в ней в качестве лимитчика. Были такие. Устроился на ЗИЛе, на конвейере. Рабочих в Москве не хватало. Людей-то хватало. Людей в Москве всегда видимо-невидимо – миллионов десять. А то и поболе. Да какой же развращенный столичной разгульной жизнью москвич согласится убивать лучшие годы своей короткой человеческой жизни за бездушно движущимся нечеловеческим конвейером. Гоняться за проскакивающими мимо тебя на скрежещущей металлической ленте разнопрофильными и разногабаритными металлическими штуками! Сверлить их, нарезать резьбу, обтачивать, обкрамсывать на фрезерном станке, вгонять в них винты и болты, собирать в какие-то монструозные тяжеленные металлические механизмы! Господи! Мало кто соглашался. Нет таких дураков. Но ведь не останавливать же по этой причине производство, дававшее основной объем прекрасных легковых машин советскому государству. Вот и приглашали разнообразных иногородних пытателей удачи и счастья, которые если не мгновенно и не все, то частично через некоторый промежуток времени сами становились разгульными и размягченными москвичами. И уже тоже не хотели тратить остаток недолгой молодости на подобные губительные занятия. И были правы. И были вправе. Засим приглашали новых. И новых. И еще новых. И уж совсем-совсем новых. И так до бесконечности, если бы не перестройка, прервавшая размеренное и неодолимое течение заведенной жизни. Не только одно это – она практически все порушила. В порушенном и живем. Да, ладно. Их много сейчас – хулителей и поносителей. Мы-то хоть воздержимся.