Монстры

Дождя уже не было, но густой туман заволок все. Он, словно огромное тяжелое облако, своими клубовидными очертаниями несколько напоминающее крупы каких-то мощных пошевеливающихся существ, сел на две горные вершины. Но там, выше, наверху, за пределами тяжелого белого одеяния, ярко сияло ослепительное солнце. Лучи, отражаясь от заснеженных склонов, пронизывали бескачественное и ликующее пространство, где раздавался мощный неостановимый звон, производимый мириадами металлических насекомых. Монастырь сиял золотыми главами. Ступа вздымала пылающее острие. Одетые в белое насельники мерно плыли в направлении проглядываемой далеко внизу серебристой поблескивающей воды.

– Трое.

– Да, – подтвердил Воопоп.

– А если бы было двое или четверо? – пожал плечами литератор.

Бухгалтер обратился к Воопопу, подбородком указывая на литератора. Литератор вопросительно переводил взгляд с одного на другого. Воопоп неопределенно покачал головой. Бухгалтер произнес скрипучим вредно-назидательным голосом:

– Три – это превосходящий принцип единства, мерцающий и порой исчезающий, но всегда наличествующий в двух, как скрытый потенциальный структурирующий принцип, с неизбежностью экстраполирующийся в Государство, Церковь и Общество.

Литератор с удивлением следил за развертыванием толкования, ни своим смыслом, ни терминологически не соответствующим его представлению о бухгалтерской сути и проявлению и, скорее, приличествующего его, литератора, положению и роду занятий. Он взглядывал на Воопопа. Тот, улыбаясь, разводил руки – в смысле вот так-то вот. Просторные рукава его оранжевого балахона взлетали вослед рукам, напоминая крылья экзотической птицы. Бухгалтер шел впереди, не оборачиваясь, сохраняя общую мрачность фигуры и интонации.

Ренат поднял голову на окно, ухватив последнее мелькнувшее видение, перед тем как упала полнейшая мгла. Собеседник тоже пригляделся, и, странно, как в видео, перед его глазами опять прокрутилась та последняя картинка с рушащимся куда-то вниз клубком человеческих, вернее, нечеловеческих, вернее, человечески-нечеловеческих тел. Он даже протер глаза.

– Безумие какое-то, – после минуты тяжелого молчания прокомментировал он.

– Это не то, чем тебе представляется, – опять оглянулся Ренат на окно, где уже ничего нельзя было проглядеть. – Фантомное отображение на телесность.

– Ты так спокойно говоришь. Видел же, что там происходит. Хоть в милицию звони.

– Не стоит. – Ренат сделал предупреждающий жест, восприняв его намерения со всей серьезностью. – Когда фантомные тела налагаются или переплетаются друг с другом, для них это незаметно. Но, совпав в определенной точке и если они находят телесное доминантно-абсорбирующее пространство, даже без их прямого желания, естественно, неимоверно повышаются нагрузка, проводимость и чувствительность каждой клеточки тела. Это и есть сотворение гениев среди нас. Оттого они так чувствительны. Невообразимы и дики в проявлениях. Нервны и порой безумны до саморазрушительности. Все это ведь так плохо стыкуется с ограниченными параметрами их собственного единичного тела. Перед нами был гений в специфическом смысле, в его пространственно-метафорической развертке.

Собеседник не знал что и ответить. Перед его взором разворачивалось уж и вовсе несусветное нечто. Полностью посиневший старик с одной нормальной рукой и с другой, неестественно вытянутой и почти утыкающейся в противоположное окно, шарил по стеклу, стучал в него костлявыми пальцами, скреб по окну в каком-то последнем ведьмаческом усилии.

– Не смотри, – резко сказал Ренат. – Не подпитывай своей энергией. Не утекай. Поставь экранирование.