Монстры

Печален наш город. Но в августе как-то особенно. Уже собираются в маленькие сжатые силуэты темные фигурки людей, склонившихся у парапета над рекой в центральном городском парке. Вернее, одна фигурка. И ей почти невыносим вид осеннего города. Правда, она не обращает внимания ни на что вокруг. Невысокая такая, крепко скроенная человеческая фигурка, плотно упершаяся локтями в гранит парапета. Не памятник ли? Бывают такие. Сейчас по всей Европе разбросаны подобного рода бронзовые фигурки в обычный человеческий размер. На вокзалах, площадях, в парках, на стоянках общественного транспорта. Представляющие обычные прозаические житейские сценки – сидят на скамейке, газету читают, стоят с сумкам и прочими бытовыми предметами. Пробегая, можно и спутать – ну, сидит кто-то, отдыхает, трамвая дожидается. Мало ли кто застыл в неподвижности. А в сумерках и тем более не отличить. Уже количество этих фигур достигает равенства, паритета со стремительно уменьшающимся населением Срединной и Западной Европы. В некоторых же городах постепенно начинает и превосходить. Они шаг за шагом перенимают на себя некоторые, пока не самые сложные человеческие функции. Но ведь только пока. Только самое начало.

Вот и наша фигура стоит недвижная. Не шевелится. Так что легко может быть спутываема с помянутыми изображениями. Но нет, не может. Не может. Гранит чуть светится и поблескивает, а она темная, не отражающая и слабых остатков вечернего света. Даже наоборот – поглощает их окончательно, эти последние отблески вечерних сумерок. Кругом ни души. Пусто. Гнетуще пусто. Вода внизу видится сплошным черным провалом, испещренным парящими над бездной светящимися змейками и бликами. Но если присмотреться внимательнее:

Он всматривается. Долго всматривается. От длительного стояния и всматривания сжимается, поджимается почти до невозможной плотности, пока прямо наяву не чувствуется внутри его, окруженная неимоверной силы плотностью и сжатостью, вертикальная доминирующая ось. Только упругое сопротивление материальных частиц не дает ему вовсе провалиться, исчезнуть, слиться с этой застывшей виртуальной осью. Ну и, конечно, несомненное влияние внешних оттягивающих притяжений. Воды, например, отвлекающее влияние. Черной, свинцовой, самой сжимающейся до самого своего плотного и непроминаемого основания. Немного отвлекает и светящееся окно на противоположной стороне реки. Там виднеются чьи-то головы. Головки чем-то озабоченных молодых существ женского пола. Они стремительно удаляются в глубину комнаты, опять возвращаются к окну и снова исчезают. Их белые руки взблескивают под внезапно падающим на них в разнообразных ракурсах светом.

– Послушай, это, часом, не Петербург ли? Вода, каналы. Женские головки в окне. Прямо охтинки.

– Нет, нет, это не каналы. Это река ровно посреди города.

– Вот-вот. Река посреди города. А юноша, он не:

– Нет, нет.

– Тогда, может, про мальчика, которого приятели-пацаны заманили к небольшой речушке?

– Мальчик? Да, действительно. Но там другая, мелкая такая речушка среди незавидных плоских деревенских окрестностей. И монастырь напротив. Обычная речка. А и то, бывает, всплеснется вдруг что-то непомерное, выбросится наружу, да так и останется, повиснув в воздухе неведомым фосфоресцирующим иероглифом.

– Вот, вот. А пацаны в сарае прячутся. Собаку за ними увязавшуюся гонят прочь: мол, пошел, пошел, Рекс! А тот ничего не понимает. Или делает вид – собаки ведь страсть как хитры, лукавы. Вертит хвостом, юлит, каждого облизнуть норовит. Ничего иного не остается, как взять с собой. Зазвать внутрь сарая, да и держать вырывающегося и норовящего обнаружить их всех и самому обнаружиться. Держать в десять рук, зажимая ему пасть, рвущемуся выскочить наружу и разразиться радостным хохочущим лаем. Да? Тут смотрят – осел что-то. Затомился. Заскулил. Все напряженные сидят, в дверную щель на воду глазеют.

Он упорно глядит в реку. Почти всегда после некоторого времени сосредоточенного и тяжелого вглядывания, словно чьи-то руки начинают разгребать воду.

Водяная пленка становится легче, прозрачнее. Сквозь нее навстречу его ожидающему взгляду проявляется что-то. Пробивается наружу некое внутреннее обитание. Причем, как ему уже давно стало ясно, восходящее не с первого, не со второго и даже не с третьего уровня. С самого глубинного.

– Вот, вот. И нет перегрева, – шепчет он.

И среди самой своей что ни на есть тьмы вода выталкивает наружу некое такое медленно, даже чересчур замедленно разрастающееся образование. Во всяком случае, по-другому его и не обозвать. Образование – оно и есть образование.

– Да уж и начинать бы надо, – снова шепчет он.