Мопассан

На рассвете Ги убивает чирка с серебристым брюшком. Где-то высоко над своей головой он услышал крик птицы. Это был самец. Он не хотел улетать. «Никогда еще стон так не надрывал мне душу, как этот безутешный призыв, этот скорбный укор бедной птицы, затерявшейся в пространстве». Кузен убивает самца. «Я положил их обеих, уже остывших, в ягдташ». Перед этими Тристаном и Изольдой животного мира он еще раз оплакивает свою двойственность. «И в тот же день я уехал в Париж».

Рассказ этот был написан 7 декабря 1886 года. Еще несколько раз он будет приезжать на охоту, но охотничий азарт больше никогда не вернется к нему.

У Мопассана была кошка Пироли. Когда он возвращался из очередного путешествия, красивое животное не отходило от него ни на шаг. Привлеченное плеском воды, оно прыгает вокруг ванны и сбрасывает в нее высушенную руку, внушающую такой страд Франсуа.

— Ах ты, чертенок! Ты хочешь утопить в моей ванне руку Шекспира!..

Ги разговаривает с кошкой, сна ему отвечает. Он увозит маленькую «горожанку» в Этрета, где она застывает в изумлении перед утками.

— Надеюсь, мадемуазель Пироли, вы не собираетесь принять этих пташек за настоящих птиц!

Забавляясь со своей кошкой, Ги раскрывается. Он любит также и своих собак — быть может, даже сильнее, чем Пироли. Но в них нет того «женственного» очарования, которое так присуще кошкам.

В феврале 1886 года в Антибе, лишенный своей Пироли (она осталась в-Париже), он ласкает кошку садовника. «Я действовал на нее раздражающе, но и она раздражала меня, ибо я и люблю, и ненавижу этих зверей, пленительных и коварных (те же самые эпитеты, которыми он наделяет женщину и реку. — А. Л.)… Что может быть нежнее, что дает коже более утонченное, более изысканное, более редкостное ощущение, чем теплая, трепещущая шкурка кошки? Но эта живая одежда сообщает моим пальцам странное и жестокое желание задушить животное, которое я ласкаю».

Смущает ли его это чувство, которое он испытывает?

«Я помню, что любил кошек еще ребенком, но мною и тогда овладевало вдруг желание задушить их своими маленькими руками».

У Ги всегда были кошки в доме, и он испытывал к Пироли чувство такой искренней дружбы, что ее смерть в сентябре 1887 года потрясла его. Он несколько утешится, приобретя маленькую Пусси. Ги так будет заботиться о ней, что попросит Франсуа купить специальную гладкую бумагу: скрип пера по шершавому листу нервировал котенка!

В отношении к женщинам, собакам, дичи, кошкам проявляется двойственность Мопассана: он человек противоречивый, с циклотимическим характером, то мрачный, то просветленный, как двуликий Янус.

2

Первый парусник «Милый друг», октябрь 1886 года. — Земля дрожит в Антибе. — Профессор Шарко и «Орля». — Тоска по балу гребцов. — Пепис, Казанова и Франк Гаррис. — Психиатры и критики: трудный диалог

Из Антиба Мопассан писал Эрмине 2 марта 1886 года: «Что рассказать Вам о здешней жизни? Катаюсь по морю, а главным образом работаю. Я сочиняю историю страсти, очень экзальтированной, очень живой и очень поэтической». Речь шла о «Монт-Ориоле», законченном в Антибе, на вилле Ле Боске, в 1886 году.

Мопассан работал в салоне, за круглым столиком, стоявшим в северной стороне комнаты, работал каждое утро, как в Этрета. Он расхаживал из угла в угол и (Эрмина совершенно точно это подметила), построив фразу в уме, присаживался к столу и записывал. Потом начинал сызнова. Позавтракав, он отправлялся на прогулку, и мысли его были далеки от «Монт-Ориоля»: он думал о новом, следующем романе.

С некоторых пор на его письмах стала появляться пометка: «Борт «Милого друга». По совету старого Гадиса Мопассан в конце 1884 года купил по случаю тендер «Шпага», который согласно красочной легенде некогда принадлежал «проигравшемуся русскому вельможе».

Судно — его черный узкий корпус низко поднимался над водой — обладало высокой скоростью. Восемь человек без труда могли разместиться на борту «Шпаги». Каюта была рассчитана на четверых пассажиров. Блестящий штурвал красной меди служил предметом постоянной гордости Мопассана.

Эта парусная игрушка изменила жизнь писателя, так же как и успех, результатом и доказательством которого она явилась. Приготовления к выходу в море носили ритуальный характер: капитан Бернар еще до рассвета бросал в окно своего хозяина горсть морского песка, и некоторое время спустя яхта, снявшись с якоря, уже скользила по Волнам, окутанная лимонным утром, держа курс на Ла Салис. «Звезды меркли и угасали. Маяк Вильфранша в последний раз закрыл свое вращающееся око, и впереди, в небесных далях, над еще незримой Ниццей, я увидел странные розовее отблески: то были вершины альпийских ледников, зажженные утренней зарей…»