Мор

Я дотягиваюсь до его шеи, пытаюсь нащупать пульс, но ничего не выходит, мы же трясемся на лошади.

– Мор, ты слышишь меня? – я пытаюсь хоть немного приподнять его, чтобы добиться ответа.

Его голова безвольно запрокидывается назад, так что кажется, будто он смотрит в небо, и я в последний момент едва успеваю поймать соскользнувшую корону.

Безвольно, как кукла, Мор покачивается в седле, потом снова наклоняется вперед и утыкается лицом мне в шею. Мне приходится обхватить его, чтобы не дать сползти.

Что будет с Мором, если он упадет? Останется плавать на поверхности воды или пойдет ко дну? А с Джули что будет, если всадник свалится? А со мной?

Мне не очень хочется это узнать.

И я неуклюже удерживаю его двумя руками, кое-как направляя коня к острову.

Конечно, стоит нам настолько приблизиться к суше, чтобы я начала различать детали, я вижу улицы и дома – и их очень много.

Дело дрянь.

Я дергаю за поводья, изменяя направление движения, при этом все время пытаясь придержать Мора, который то ли без сознания, то ли мертв. Временно мертв, но это мало что меняет.

Почему же я раньше не заметила? Я же слышала выстрелы, а когда он вернулся за мной, видела, что он весь в крови. Теперь, приглядевшись, я вижу, что он весь изрешечен пулями, и кровь хлещет из дюжины ран не только на него, но и на меня.

Бог ты мой, он истекал кровью прямо на меня, а я ничего не почувствовала. Меня убаюкал ровный ход скакуна и отвлекло то, что мы скакали по воде.

Наконец, Джули направляется к другому, не столь плотно заселенному участку берега. К этому времени мои руки дрожат от напряжения – удерживать Мора в седле непросто.

Только убедившись, что конь уверенно идет по твердой суше, я позволяю себе расслабиться. Тело всадника съезжает на сторону, и мы оба мягко валимся на песок, переплетаясь руками и ногами.

От удара Мор слабо стонет.

Жив.

Я облегченно выдыхаю, словно сбросив тяжкий груз. Не знаю, чего еще я ожидала от бессмертного создания.

И совсем не понимаю, почему вообще в этой ситуации я чувствую облегчение.

С трудом, но я все же вылезаю из-под Мора, удобнее укладываю его на песке, стаскиваю и отбрасываю в сторону лук и колчан. Всаднику досталось даже больше, чем я думала: вся одежда под латами пропитана кровью. Кровь сочится из-под доспехов и капает на песок. А сами доспехи…

Многие пули прошили металл насквозь, и золотой нагрудник стал похож на кусок швейцарского сыра.

Я по одной открепляю и стаскиваю с Мора отдельные части доспехов, морщась, когда кровь с них капает на песок. Перевожу взгляд на лицо всадника. Его кожа, обычно загорелая, стала болезненно-бледной.

Провожу пальцами по его щеке и чувствую холод.

Грудь поднимается и опускается, но дышит он часто и поверхностно. Ладно, хорошо хотя бы, что дышит.

С каких это пор тебя радует, что он дышит?

Бережно, насколько могу, я отлепляю и снимаю с Мора набухшую от крови одежду. Руки, ноги, грудь – все в пулевых ранениях. Только лицо осталось нетронутым. Вот почему я не сразу заметила. Была зачарована его красотой и напряженностью – напряженностью, которую он сосредоточил на мне – и не заметила.

Медлю, глядя, как на песке кровь растекается вокруг его головы.

Осмелюсь ли?

Не вдаваясь в размышления, я приподнимаю его голову и ощупываю затылок. Пальцы натыкаются на что-то мягкое, и я с трудом подавляю рвотный позыв. От моего прикосновения всадник страдальчески стонет. Ему явно больно.

Конечно, больно, идиотка, ты же тычешь пальцем в рану на голове.

– Извини, – шепчу я, не совсем понимая, почему я это говорю.

Я решаю осмотреться. Джули пасется поблизости. Бедная лошадка тоже, как и всадник, усеяна пулевыми ранениями.

И при этом лошадь перенесла по воде двух седоков.

Судорожно вздохнув, я осматриваюсь. По обе стороны от меня тянется берег, густо поросший деревьями. Вдалеке слева стоит одинокий дом.

Там можно будет остановиться, если потребуется.

Я поднимаю голову Мора и кладу себе на колени. Не знаю, почему я это делаю, почему снимаю с него корону и глажу спутанные волосы. Даже слипшиеся от крови и морской воды светлые пряди непозволительно мягки и нежны на ощупь.

Большим пальцем я провожу по одной из его до отвращения правильных бровей. Сейчас, когда он вот такой – беспомощный и искалеченный, – мое дурацкое сердце обливается кровью от жалости.

Это только потому, что он красавчик, а я такая дура.

Провожу пальцами по его лбу.

– Мне жаль, что с тобой сделали такое, – признаюсь я. Но точно так же мне жаль, что он сделал такое с ними. Типичная «уловка двадцать два».

Я продолжаю гладить его по волосам, дожидаясь, когда он начнет исцеляться.

А ведь сейчас ты можешь сбежать. Очень удобный момент – исчезнуть, пока он не пришел в себя. И больше никакой кабалы у всадника.