Мор

Разом проснувшись, я упираюсь взглядом в пару синих глаз.

Я напрягаюсь так, что тело едва не сводит судорогой. Лицо Мора в какой-то паре дюймов от моего, а сам он лежит, прижавшись ко мне. Он еще сонный, волосы всклокочены. Он так хорош, что у меня щемит сердце.

В отличие от меня всадник не выглядит удивленным от того, что мы спали так близко. Он всматривается в меня, взгляд одновременно настороженный и восхищенный. Потом медленно ослабляет объятия.

Сначала поцелуи, потом объятия, а теперь уже и спим вместе.

Не слишком ли быстро развиваются события, Берн?

Строго говоря, это не первый раз, когда мы спим рядом. Такое было уже однажды, когда я сильно переохладилась.

Немного ободренная этой мыслью, я отталкиваю его и провожу рукой по своим волосам. На Мора я не смотрю, хочу сначала взять себя в руки – но вот черт, все равно чувствую спиной его присутствие.

Надо выбраться из этой палатки.

Натянув башмаки, я выскальзываю из тесной конуры, так и не взглянув на всадника.

Оказывается, солнце уже высоко.

А говорил, что выйдем на рассвете…

За моей спиной хлопает полог, и выходит Мор. Его рот сурово сжат, а в глазах печаль. Кто бы мог подумать, что это чудище, Всадник Апокалипсиса, оказывается, склонен к меланхолии.

Он подбирает латы и принимается их надевать, отвернувшись от меня туда, где ждет Джули.

– Идем, Сара, – зовет он, оглянувшись. – Мы слишком задержались с отъездом.

Взлянув на палатку, я понимаю, что Мор не собирается брать с собой ничего из распакованных нами припасов. Поэтому торопливо хватаю те несколько вещей, с которыми не хочу расставаться, и иду за ним.

Мор, не глядя на меня, закидывает на плечо лук и колчан. Не смотрит, пока я прячу свои пожитки, взятые из палатки. И даже когда подсаживает меня на Джули.

Он демонстративно игнорирует меня, так же, как я проигнорировала его, выскочив из палатки. Я получаю удар своим же оружием, и это меня бесит. Взгляд – это поддержка, общение. То, что он не смотрит в мою сторону, приводит лишь к одному: мне хочется встретиться с ним взглядом.

– Ты уверен, что палатку не надо брать с собой? – спрашиваю я, в последний раз глядя на нее. Она кажется такой маленькой и одинокой у потухшего костра. Как знать, не окажемся ли мы снова в безлюдном месте, когда остановимся вечером на ночлег.

Мор тоже угрюмо смотрит в сторону нашего лагеря.

– Она нам больше не потребуется. К вечеру мы найдем дом, где проведем ночь – или не будем спать вовсе.

Причинить боль можно разными способами. На сей раз для этого мне не потребовалось стрелять во всадника или поджигать его. Всего-то и нужно было – вести себя так, словно последняя ночь была ошибкой.

А была ли?

Я хочу, чтобы она была ошибкой, и видит Бог, мне сейчас плохо, но не от того, что я целовалась с Мором. И не потому, что обнималась с ним. Мне сейчас на редкость паршиво, потому что он до сих пор продолжает играть со мной в молчанку, и это меня реально выбивает из колеи.

Сводит меня с ума.

Я уже пробовала рассказывать ему истории из моего детства – например, как наступила на собственный шнурок, упала, и у меня откололся кусочек зуба. А еще про то, что у нас с друзьями была традиция каждый год, как только сойдет лед, прыгать в озеро Чекамус. Я даже призналась ему, что боюсь выступать, и объяснила, почему. (Я однажды, выйдя на сцену, упала на глазах у всей школы – и потом не смогла произнести ни слова.)

Всадник никак не реагировал на мою болтовню, хотя я точно знаю, что он внимательно слушал – по тому, как то сжималась, то расслаблялась рука, которой он меня держит.

Тогда для разнообразия я перехожу к поэзии.

– «Мрачной полночью бессонной, беспредельно утомленный…», – начинаю я с «Ворона» По. Я дочитываю стихотворение до конца и снова только по косвенным признакам могу догадаться, что Мор меня слушает.

Но, как и на мои истории, он не отвечает ни слова, когда я заканчиваю.

Тогда от «Ворона» я перехожу к «Гамлету». «Быть или не быть, вот в чем вопрос…»

Читаю все, что помню, пока, наконец, строчки в памяти не начинают путаться, и мне не приходится замолчать.

От Мора по-прежнему ни звука.

Я декламирую лорда Байрона («Тьма») и Эмили Дикинсон («Я не могла остановиться ради смерти»), и снова По («Аннабель Ли»), и за все это время всадник не проронил ни слова. Даже для того, чтобы велеть мне заткнуться.

Я сдаюсь.

– О чем задумался? – спрашиваю я, наконец.

Он не отвечает.

Я кладу руку поверх той, что придерживает меня, не давая упасть.

– Мор?

Он немного отодвигается.

– Прошлой ночью я не мог решить, что ты такое – яд или лекарство, – произносит он. – Сегодня я понял, что ты и то, и другое.

Я слегка морщусь от этих слов.

– Ты пробудила во мне что-то такое, о существовании чего я не догадывался, – продолжает он. – Теперь я знаю об этих вещах и не могу игнорировать их. Я боюсь, что становлюсь… похожим на тебя. Смертным и полным желаний. Мне необходимо, чтобы это вожделение оставило меня.

– Вожделение? – переспрашиваю я, поперхнувшись на этом слове.