Мор

– И прекрати называть меня смертной! – гневно добавляю я. – У меня есть имя!

– Имя, которое мне нравится произносить лишь когда ты мне мила, но отнюдь не сейчас.

– Какой сюрприз, Капитан Очевидность! Я, знаешь ли, сейчас от тебя тоже не в восторге.

За спиной раздается тяжкий вздох.

– Хорошо, – заговаривает Мор после долгого молчания. – Я не женюсь на тебе сегодня. Но наш спор не окончен.

– Черта с два он не окончен!

Мне хочется разбить что-нибудь о его башку.

Мы долго едем молча. И хорошо, а то он совсем вытрахал мне мозги.

Хм. Сколько можно, Берн, перестань уже употреблять это слово.

Глава 40

Мы не отъехали от церкви и километра, когда я слышу ружейный выстрел.

У меня нет времени обдумать то, что накануне всадник вряд ли отлучался ради ночного рейда. Я припадаю к лошадиной шее, а в воздухе у левого виска что-то свистит. В следующее мгновение тело Мора отбрасывает назад, рука, которой он меня держал, разжимается, на меня фонтаном брызжет его кровь.

Кто-то застрелил моего всадника. Господи, его кто-то подстрелил.

Я неловко разворачиваюсь в седле.

– Мор?

Он качается, оседает, и я едва успеваю уцепиться за Мора, сползающего с коня.

Мор бессильно роняет голову, я вижу кровь, кровь и…

О Боже, о Боже, о Боже. Там, где была левая часть его лица, теперь глубокий бесформенный кратер.

Меня сейчас стошнит…

Кровь повсюду.

Нас начинают окружать люди в противогазах. Джули пятится, встает на дыбы. Я кричу в голос, чувствуя, что не могу удержать всадника, и он выскальзывает из моих рук. Вылетев из седла, он с глухим и в то же время влажным, чавкающим звуком ударяется оземь. От этого звука я едва не расстаюсь с завтраком, которым Мор меня угощал.

Я растерянно смотрю на его обмякшее, безжизненное тело, и не могу заставить себя отвести глаза.

– Порядок, уложили его.

– Больше он никому не навредит.

Голоса плохо слышны из-за противогазов, слова можно разобрать с трудом. Они подходят ближе, у них странный, зловещий вид.

Они причинили ему боль.

Обступив Джули со всех сторон, они стаскивают меня с коня. Я бросаюсь к Мору, но меня тащат прочь.

Мои последние слова всаднику были злобной руганью.

Я рвусь назад, к его изуродованному телу, но они не пускают меня.

Вы думаете, наверное, что я должна была привыкнуть видеть его таким, но нет. Как я себя ни утешаю, как ни твержу себе, что все будет в порядке, глаза говорят об обратном.

Он стонет, лежа на земле.

Господи Иисусе. Хотя ему снесло полголовы, он все еще в сознании. Я начинаю рыдать. Он все чувствует.

Боль, должно быть, невыносима.

Кто-то стреляет в него снова – и еще, и еще, – желая прикончить того, кого нельзя убить.

Каждый выстрел заставляет меня вскрикивать, я в ужасе смотрю, как его тело пляшет под ружейным огнем.

Я продолжаю кричать, когда меня стаскивают с дороги и волокут в какое-то здание. Только когда кто-то толкает меня на скамью со спинкой, я понимаю, что оказалась в церкви.

Этот идиот хотел на мне жениться!

Я с силой зажмуриваюсь. Возможно, сегодня утром все сложилось бы иначе, прими я предложение Мора. Он говорил так искренне, а я выкрикнула ему в лицо, что наша прошлая ночь ничего не значит – хотя она значит! Еще как значит.

Всхлипнув, я оглядываюсь. Один за другим, люди, которые притащили меня сюда, скрываются в соседнем помещении. Когда они возвращаются, сняв противогазы, вид у них уже не такой угрожающий.

Мужчины и женщины, заполнившие церковь, штатские. Обычные люди, решившие пожертвовать собой, чтобы убить всадника. Люди, которые несут мне одеяла и кофе – люди, которые помогают мне, бывшему пожарному, всем, чем могут.

Это не меняет того факта, что они причинили ему ужасную боль. А возможно, еще и сейчас продолжают мучить его.

Я встаю, роняя наброшенное на плечи шерстяное одеяло. Чувствую себя так, будто меня пропустили через мясорубку.

– Где он?

– Им займутся другие, – отвечает кто-то, и только тогда я понимаю, что задала вопрос вслух.

– Знаете, мы слышали о вас, – это одна из снующих вокруг меня женщин. – Сообщали, что он захватил заложницу.

– Что-то не похожа она на заложницу, – ворчливо замечает другая.

– Тише! – шипит третья.

Вытерев глаза, я рассматриваю их. Восемь женщин и трое мужчин, возраст примерно от двадцати до шестидесяти. Все они обречены на смерть. (Противогазы, конечно, смотрятся мило, но даже они не защитят их от Мора.)

Когда уже средства массовой информации сообщат, наконец, что всадника нельзя убить? Когда люди перестанут жертвовать собой, чтобы умертвить бессмертного?

Бессмертного, который – так уж вышло – мне небезразличен.

Мне необходимо до него добраться.

Я должна спасти его.

Я начинаю пробираться вдоль ряда к центральному проходу, а оттуда к выходу.