Моральное воспитание

Итак, давайте будем остерегаться того, чтобы видеть в дисциплине, прививаемой детям, инструмент давления, к которому нужно прибегать только тогда, когда это необходимо, чтобы предупреждать повторения предосудительных поступков. Дисциплина сама по себе есть фактор воспитания sui generis; в моральной личности есть такие существенные элементы, формирование которых может быть обязано только ей. Через нее и только через нее мы можем научить ребенка умерять свои желания, устанавливать границы для своих аппетитов разного рода, ограничивать, и тем самым определять, объекты своей деятельности; и это ограничение есть условие счастья и морального здоровья. Разумеется, это необходимое ограничение варьируется сообразно странам и эпохам; оно не одно и то же в различные периоды жизни. По мере того как ментальная жизнь людей развивается, по мере того как она становится более интенсивной и сложной, необходимо, чтобы в той же мере расширялся круг их моральной деятельности. Ни в области науки, ни в области искусства, ни в области благосостояния мы не можем сегодня довольствоваться тем же, чем довольствовались наши отцы. Воспитатель, следовательно, противостоял бы самим целям дисциплины, если бы пытался искусственно суживать существующую границу. Но хотя и нужно, чтобы она варьировалась, хотя и нужно учитывать ее вариации, необходимо тем не менее, чтобы она была, и это все, на что я в данный момент хочу указать.

Но можно задаться вопросом: не слишком ли дорого обойдется это счастливое состояние? В самом деле, разве не является всякая граница, устанавливаемая для наших способностей, сама по себе ослаблением возможностей, разве всякое ограничение не предполагает зависимость? Кажется поэтому, что ограниченная активность может быть не только менее свободной и менее самостоятельной, но в то же время и менее плодотворной.

Подобный вывод напрашивается и кажется трюизмом. В действительности же это лишь иллюзия обыденного сознания, и стоит только немного поразмыслить, чтобы убедиться, что, наоборот, абсолютное всесилие есть лишь иное обозначение крайнего бессилия.

Так, представьте себе существо, освобожденное от всякого внешнего ограничения, деспота, еще более полновластного, чем те, о которых нам говорит история, деспота, которого никакая внешняя сила не может сдерживать и контролировать. Желания подобного существа по определению непреодолимы. Скажем ли мы в этом случае, что оно всесильно? Нет, конечно, так как даже оно само не может противостоять желаниям. Они господствуют над ним, так же как и над всем остальным. Оно их терпит, но оно над ними не властвует. Словом, когда наши стремления освобождены от всякой меры, когда ничто их не ограничивает, они сами становятся тиранами, и их первый раб – это собственно субъект, который их испытывает. И вы знаете, какое грустное зрелище он собой представляет. Совершенно противоположные склонности, самые противоречивые капризы сменяют друг друга и тащат этого, с позволения сказать, абсолютного повелителя то в одну, то в другую сторону, так что это видимое всесилие превращается в конце концов в подлинное бессилие. Деспот – как ребенок; у него те же слабости, и по той же причине. Дело в том, что он сам себе не хозяин. Владение собой – вот первое условие всякой подлинной власти, всякой свободы, достойной носить именоваться таким образом. Но невозможно быть хозяином самому себе, когда в себе носят такие силы, которыми по определению невозможно управлять. Именно по той же причине слишком сильные политические партии, те, которые не должны считаться с достаточно сильными меньшинствами, не могут существовать достаточно долго. Они быстро разваливаются именно из-за переизбытка своих сил. Поскольку ничто не в состоянии их сдерживать, они неизбежно прибегают к крайним насильственным действиям, которые дезорганизуют сами эти партии. Слишком мощная партия ускользает от самой себя и не может больше собой управлять, потому что она слишком мощная. «Бесподобные палаты» смертельно опасны для учений, победу которых они сначала возвещают[167].