Моральное воспитание

Наоборот, неспособность удерживаться в определенных границах для всех форм человеческой деятельности и даже, шире, для всех форм биологической активности, является признаком болезненного состояния. Нормальный человек перестает испытывать голод, когда он принял определенное количество пищи; это больной булимией не может насытиться. Здоровые, нормально активные люди любят ходьбу, но маньяк ходьбы испытывает потребность непрерывно, без передышки метаться, и ничто не может его удержать. Даже самые благородные чувства, такие как любовь к животным, и даже любовь к другому человеку, когда они превосходят некоторую меру, являются несомненным признаком повреждения воли. То, что мы любим людей, что мы любим зверей, нормально, но при условии, что та и другая симпатии не выходят за определенные границы; если же, наоборот, они развиваются в ущерб другим чувствам, то это признак некоего внутреннего расстройства, о патологическом характере которого врачи хорошо знают. Некоторые думали, что чисто интеллектуальная деятельность свободна от такой необходимости. Хотя, по их мнению, мы удовлетворяем голод посредством определенного количества пищи, «мы не удовлетворяем наш разум определенным количеством знания». Это заблуждение. В каждый момент времени наша нормальная потребность в науке жестко определена и ограничена целой совокупностью условий. Прежде всего, мы не можем вести более интенсивную интеллектуальную жизнь, чем позволяют состояние, уровень развития, достигнутые в определенный момент нашей центральной нервной системой. Если же мы попытаемся превзойти этот лимит, то из-за этого окажется разрушенным субстрат нашей ментальной жизни, а вместе с тем – и сама наша ментальная жизнь. Более того, мышление есть лишь одна из наших психических способностей; наряду со способностями чисто отображательными, существуют способности активные. Если первые развиваются сверх меры, то другие из-за этого неизбежно атрофируются, а отсюда следует болезненная неспособность к деятельности. Для того чтобы мы могли действовать в жизни, необходимо, чтобы мы допускали множество вещей, не пытаясь создать себе о них некое научное понятие. Если мы хотим все делать правильно, нам нет нужды изо всех сил рассуждать и отвечать на наши бесконечные «почему». Именно это характерно для анормальных состояний, которые врач называет болями. И то, что мы говорим об интеллектуальной деятельности, может быть так же сказано о деятельности эстетической. Народ, непригодный для наслаждения искусством, – это варварский народ. Но с другой стороны, когда в жизни народа искусство занимает чрезмерно большое место, он в той же мере отказывается от серьезной жизни, и в результате дни его сочтены.

Дело в том, что на самом деле, чтобы жить, нам необходимо удовлетворять множество потребностей с помощью ограниченного объема жизненных энергий. Количество энергии, которое мы можем и должны направлять на осуществление каждой отдельной цели, таким образом, также неизбежно ограничено: оно ограничено всей совокупностью сил, которыми мы располагаем, и соответствующим значением преследуемых целей. Всякая жизнь, следовательно, есть сложное равновесие, разнообразные элементы которого ограничивают друг друга, и это равновесие не может нарушиться, не вызывая страдание и болезнь. Более того. Даже та форма активности, в пользу которой это равновесие нарушается, как раз вследствие чрезмерного развития, которое она таким образом получает, становится источником страданий для индивида. Потребность, желание, освобожденные от всякого тормоза и от всякого правила, не привязанные более к какому-нибудь определенному объекту и, благодаря самой этой определенности, ограниченные и сдерживаемые, для субъекта, который их испытывает, могут быть лишь причиной постоянных мучений. Действительно, какое удовлетворение может нам принести эта потребность, ведь она уже по определению не может быть удовлетворена? Неутолимая жажда не может быть утолена. Для того чтобы мы испытывали какое-то удовольствие от своего действия, нужно еще, чтобы у нас было ощущение, что наше действие служит чему-то, т. е. последовательно приближает нас к цели, к которой мы стремимся. Но мы не можем приближаться к цели, которая по определению находится в бесконечности. Расстояние, на котором мы остаемся от нее удаленными, всегда остается тем же самым, какой бы путь мы ни проделали. Что может быть более разочаровывающим, чем движение к конечному пункту, который не находится нигде, поскольку он ускользает по мере того, как к нему продвигаются? Столь тщетное движение ничем не отличается от топтания на месте; поэтому оно не может не оставлять за собой печаль и уныние. Вот почему такие эпохи, как наша, которые познали зло беспредельного, неизбежно являются печальными эпохами. Пессимизм всегда сопровождает безграничные стремления. Литературный персонаж, который может рассматриваться как истинное воплощение этого чувства беспредельного, это Фауст Гёте. Поэтому не без основания поэт рисует нам его как одолеваемого непрерывными мучениями.