Моральное воспитание

Мы приходим, таким образом, к тому, что рекомендуем людям не склонность к умеренности, к чувству меры, моральному ограничению, но прямо противоположное чувство, а именно нетерпимое отношение ко всякой узде и к любому ограничению, желание бесконечного саморазвития, влечение к беспредельному. Кажется, что человек будет скован, если только перед ним не будет открываться безграничный горизонт. Конечно, мы прекрасно осознаем, что никогда не будем в состоянии его достигнуть; но считается, что по крайней мере перспектива нам необходима, что только она может дать нам ощущение полноты бытия. Отсюда проистекает своего рода культ, характерный для стольких писателей ХIХ в., говоривших о чувстве бесконечности. В нем видят чувство главным образом благородное, поскольку через него человек стремится возвыситься над всеми границами, которые ему противопоставляет природа, и освобождается, по крайней мере в идеале, от всякого принижающего его ограничения.

Один и тот же педагогический прием становится совершенно отличным от самого себя в зависимости от того, как он применяется; а применяется он весьма различным образом, в зависимости от того, как он понимается. Дисциплина поэтому будет иметь очень разнородные результаты, соответственно тому представлению, которое мы сформулируем относительно ее сущности и роли в жизни в целом, и особенно в воспитании. Поэтому важно, чтобы мы стремились уточнить, какова эта роль, и не оставляли нерешенным очень серьезный вопрос, возникающий по этому поводу. Следует ли видеть в дисциплине простой надзор, внешний и материальный, единственный смысл существования которого – предотвращать определенные поступки, – и который не приносит никакой пользы помимо этого предотвращающего воздействия? Или же, наоборот, как позволит предположить наш анализ, не будет ли она инструментом sui generis морального воспитания, обладающего собственной, внутренне присущей ему ценностью и отмеченного особой печатью морального характера?

Прежде всего тот факт, что дисциплина социально полезна, сама по себе и независимо от поступков, которые она предписывает, очень легко доказать. В самом деле, социальная жизнь есть лишь одна из форм организованной жизни, а всякая живая организация предполагает определенные правила, от которых она не может отклониться без болезненных потрясений. Для того чтобы она могла сохраняться, необходимо, чтобы она была в состоянии все время отвечать на требования среды, так как приостановка жизни влечет за собой смерть или болезнь. Значит, если бы на каждое внешнее воздействие живое существо было бы вынуждено, двигаясь ощупью, заново искать подходящий способ реагирования, то разрушительные силы, осаждающие его со всех сторон, быстро подвергли бы его дезорганизации. Вот почему способ реагирования различных органов, в том, что в нем наиболее важно, носит предопределенный характер; существуют способы действий, которые навязываются регулярно, всякий раз, когда возникают одни и те же обстоятельства. Это то, что называют функцией органа. Но коллективная жизнь подчинена тем же самым потребностям, и регулярность ей не менее необходима. Нужно, чтобы постоянно, каждое мгновение было обеспечено функционирование семейной, профессиональной, гражданской жизни; а для этого надо, чтобы не было необходимости непрерывно искать ее форму. Нужно, чтобы были установлены нормы, определяющие, какими должны быть эти отношения, и чтобы индивиды им подчинялись. Именно это подчинение и составляет повседневную обязанность.

Но данное объяснение и данное обоснование недостаточны. Мы не объяснили институт, показав, что он полезен для общества. Нужно еще, чтобы он не сталкивался с непреодолимым сопротивлением со стороны индивидов. Если институт применяет насилие над индивидуальной природой, то каким бы он ни был социально полезным, он не сможет ни родиться, ни особенно сохраниться, поскольку он не будет в состоянии укорениться в сознаниях. Конечно, социальные институты имеют непосредственной целью интересы общества, а не индивидов как таковых. Но в то же время, если они разрушают первоисточник жизни индивида, то тем самым они разрушают также и тот первоисточник, из которого сами они черпают свою собственную жизнь. А мы видели, что дисциплину часто обвиняли в том, что она насилует естественную конституцию человека, поскольку она препятствует его свободному развитию. Обоснован ли этот упрек? Верно ли, что дисциплина является для человека причиной его умаления и ограничения его могущества? Верно ли, что деятельность перестает быть самой собой в той мере, в какой она подчинена моральным силам, которые ее превосходят, сдерживают и регулируют?