Море

В какой мере молодые беженки могли помочь хозяйке шляпного салона очиститься от земных грехов, не известно. Зато известно, что они помогли ей преуспеть в этом мире. Пятого ноября тысяча девятьсот сорок четвертого года госпожа Галфаи записала в своем зелененьком блокноте под графой «Состояние» тридцать четыре тысячи пенге наличными и сто граммов золота, а двадцать восьмого ноября — сто семьдесят пять тысяч пенге наличными и пятьсот граммов золота. «Что я, дура, прекращать сейчас… Поработаю еще хоть месяц».

В конце подвала лежали рядами соломенные матрацы. На них спали девушки, которые «не решались ходить домой из-за бомбежек». Как бы рано госпожа Галфаи ни приходила в мастерскую, эти работницы уже были за швейной машиной или у гладильной доски; они безупречно трудились до поздней ночи. Кому-то из них пришла в голову идея изготовлять, кроме шляп, непромокаемые дорожные саквояжи. Госпожа Галфаи показала своим заказчицам готовые образцы: клеенчатые и брезентовые сумки на молниях с потайными внутренними карманами. В первую же неделю она продала восемьдесят штук, и в ее кассете сумма возросла до двухсот тысяч.

У госпожи Галфаи разгорелись глаза. Она навестила одного из лучших друзей своего мужа, нилашистского генерал-губернатора Карчи Мохаупта, и с его помощью добилась того, что ее шляпный салон был объявлен военным предприятием. Разумеется, отдельного военпреда не назначили, но салон присоединили к мастерской по изготовлению медицинского инвентаря и хлебозаводу. Девушки получили военные удостоверения с фотокарточками, каждую неделю для них отпускали два литра растительного масла, два килограмма кукурузной муки и четыре килограмма бобов. Этим кормилась вся компания. Теперь госпоже Галфаи продовольствие не стоило ни гроша.

Сначала знатным заказчицам шляпы доставляли девушки. Но с тех пор, как мина разнесла на куски пятнадцатилетнюю Терку и вместе с ней погибла меховая шапка стоимостью в тысячу двести пенге, госпожа Галфаи заявила, что впредь шляпы будут выдаваться только в салоне после уплаты денег. Пусть тогда падают бомбы, пусть погибает от пуль заказчик, ей до этого нет никакого дела.

Кати Андраш как-то сказала, что могла бы пригласить еще одну девушку. Зовут ее Агнеш Чаплар, она бежала из Секейудвархея. Прекрасная модистка.

— Одним словом, еврейка? — спросила госпожа Галфаи.

— Да что вы, госпожа, вовсе нет. Это моя подруга детства.

— Впрочем, мне безразлично, пусть она будет хоть магометанка. Если умеет хорошо шить, приводи.

Поэтому-то Кати Андраш и побежала домой в хорошем настроении. Ну, Агнеш, становись модисткой. И еда будет, и постель, и сможем жить вместе, пока кончится осада. Не вечно же ей длиться.

Тетушка Андраш, как водится, всплакнула. До сих пор она постоянно сокрушалась и охала: «Катика, не надо тебе каждый день приходить домой, ведь кругом бомбят, стреляют, я так боюсь за тебя». И она мысленно провожала дочь: вот она идет по проспекту Ракоци, вот сворачивает на улицу Ваш. Господи, только бы не было налета… Но, если Кати совсем перестанет приходить, ей будет в миллион раз тяжелее. Что она станет делать, если целую неделю не увидит Кати? А то и целый месяц или больше? Ну что ж, она уже старая, больная, не ходить же ей вместе с дочерью в шляпный салон. А Кати как-никак хорошо устроена. И не голодна и броню имеет, значит, на окопы не погонят.

Кати и Агнеш вышли из дому рано утром. Агнеш чувствовала себя совсем хорошо и хоть не очень бодро, но вполне уверенно шагала рядом с Кати по мокрой от растаявшего снега улице. Ее отросшие волосы были заплетены в косы и заколоты сзади пучком. Она была бледна и очень худа.

Вместо летнего хлопчатобумажного платья пришлось надеть юбку и джемпер Кати, а за неимением пальто прикрыться теплым платком тетушки Андраш. Возле больницы Рокуша они сели в трамвай. Агнеш стояла на площадке пятьдесят третьего трамвая, испытывая опасение, что сейчас войдет Паланкаи или Анна Декань и закричит: а, попалась, пойдем-ка в военную комендатуру! Но в переполненный вагон садились одни незнакомые. хмурые, сердитые люди.

Какая-то женщина громко рассказывала: «Захожу я на почту, хочу сдать заказное письмо. Барышня и говорит мне: «В Кишпешт уже не принимаем…» Все слушают молча, неподвижные лица пассажиров не выдают ни страха, ни радости.

— Ну, слава богу, — произнесла Кати, когда они вышли на площади Аппони. — Знаешь, я волновалась не меньше, чем ты. Сейчас лучше не встречаться со знакомыми.

— Ой…

— Что такое? — спросила Кати.

— Ничего… — ответила Агнеш. — Я кое-что забыла дома.

— Ну, что?

— Да… не важно, книга… забыла на столе.

— В ней что-нибудь есть?

— Нет, просто… я очень дорожу ею. Я ее так берегла.

И на душе у нее вдруг стало тревожно и муторно. Не следовало ли и ей остаться там, где осталась книга? Было бы гораздо безопаснее.

Но вот они у цели. Перед ними огромный дом с проходным двором. Одни его ворота выходят на улицу Шандора Петефи, а другие — на улицу Ратуши. Девушки пересекли выложенный керамическими плитами двор, и Кати пошла вперед, указывая путь в мрачном, сыром подвале.