Море дышит велико

По характерной позе больного — скрючившись — Мочалов понял: «острый живот». Только этого ему еще не хватало. Болевые схватки у Грудина не имели определенно выраженной точки, волосатое пузо взду­лось, при пальпации ощущалось напряжение мышц брюшной стенки. Отступив на два пальца от передней верхней подвздошной ости слева, Мочалов осторож­но нажал, резко отнял руки, и пациент охнул. Симп­том был классическим, как по учебнику. Он не остав­лял сомнений, и всё же Мочалов надеялся на прово­лочку. Госпиталь недалеко, воды прибрежные. Доктор надеялся, хотя и понимал: в такой шторм расстояние до стационара не имело никакого значения.

— Та-ак... Признавайся-ка, Грудин, такое у тебя впервые? Тогда ничего — поможем консервативно.

— Ать, чего таиться, товарищ старший лейте­нант. Мы, туляки, двужильные. Маленько прихва­тит в трюме, прилягу — и полный морской порядок...

Старшина котельных машинистов взглянул и сра­зу осекся. Кабы ему знать, чего говорить. Грудин вов­се не хотел огорчать веселого доктора, который обе­щал лекарство.

— А когда вахту стоять нету мочи и замполит лич­но прибег, точно, еще не бывало. В самый первый разочек...

Но слово не воробей. Перед глазами у Мочалова маячил всё тот же учебник и в нем строчки чёрным по белому: «В течение острого аппендицита, поздно распознанного и не оперированного вовремя (т. е. пер­вые сутки) может встретиться ряд осложнений... Эти осложнения чрезвычайно опасны и требуют немедлен­ного хирургического вмешательства...» Легко сказать: «требуют». Мочалов всего один раз удалял червеоб­разный отросток слепой кишки, и то нельзя сказать чтобы самостоятельно — ему ассистировал опытный ординатор. Причем это состоялось на твердой земле, в обособленной операционной с необходимым медицин­ским оборудованием, при тщательном соблюдении всех правил асептики и антисептики.

— Бирюков! Стерилизовать инструмент. Кают-ком­панию обработать с карболкой...

Роман надраивал пальцы с мылом и щетками по способу Альфельда. Корабль взбалтывало, и, чтобы не упасть, приходилось то и дело хвататься за умываль­ник и начинать мытье заново. Упрямо продолжая под­готовку, он пытался представить, как действовать ска­льпелем без опоры. Любой толчок — и последствия не­обратимы. Даже банальная морская болезнь могла стать орудием убийства, поскольку легкая марлевая повязка на лице не задержит извержений.

— Что ты задумал? — прибежал встревоженный Клевцов. — Надо бы получить «добро» от командира...

— Хватит! Здесь решает медицина.

В халате, с неприкасаемыми руками, доктор наступал на Клевцова, и лицо его, без кровинки, тоже казалось стерильным.

— Нет ли другого выхода?

— Почему нет? — скривился Роман. — Диагноз занести в журнал: широта, долгота, момент — всё как положено — и ждать у моря погоды. Но предупреж­даю... — Он покосился на закрытую дверь кают-ком­пании. — Кабы не было поздно. В госпиталях тоже не боги.

Корабль — это корабль, и получить согласие капи­тана третьего ранга Выры было необходимо, а доктор хотел замкнуть ответственность на себя. Виктор Клевцов в медицинских показаниях не разбирался, но ему требовалось понять, чего здесь больше — уверенности или отчаяния. И еще замполит вспомнил, как застал Леонида Грудина на койке с фотографиями девять на двенадцать, которые в его огромной лапе выглядели на половинный формат.

— Напоследок любочко взглянуть, — объяснил главный старшина.

Клевцов пробовал разубедить, хотя ему было не по себе. Могучий парень, моряк, ветеран войны, вел себя не по-мужски, сентиментально прощаясь с женой, ко­торая на одном фото была в портупее со знаменитым наганом, а на другой держала на коленях ребёнка. Почему искренние человеческие чувства, если смотреть со стороны, кажутся неуместными? Сколько любви и нежности, оказывается, хранил в себе мужиковатый губошлеп Грудин, и старший лейтенант медицинской службы Мочалов давал ему последний шанс остаться в живых, а девяносто девять других шансов, неблаго­приятных, брал на свою шею.

— Ладно, — сказал заместитель командира, кото­рому тоже не раз доводилось идти на риск. — На мо­стик доложу сам. Нужна ли помощь?

— Мой руки. Резиновые перчатки, халат. Будешь подавать инструмент.

Больного привязали к обеденному столу полотен­цами. Рыжее от йода операционное поле выделялось среди белья. А палуба по-прежнему клонилась, взды­малась, ухала вниз. Игла с новокаином в решительный миг дернулась в сторону. Шприц выпал и разбился. Мочалов приказал привязать себя к столу плетеным сигнальным линем, тоже прокипяченным в автоклаве. Но зафиксировать руки было невозможно. Держа их согнутыми в локтях, Роман едва не падал на боль­ного, а тот следил за руками с ужасом и надеждой.