Море дышит велико

Радиограмма была получена вдогон на третьи сут­ки перехода, когда ветер в снастях уже сам выговари­вал иностранное слово из метеосводки: «хар-р-рри-кейн-н-н». Слово было известно Выре, прежде всего, как марка британских истребителей-перехватчиков, и ему не верилось, что прежде всего оно означает «ураган». Радиограмма «шторм эдвисори» настойчиво советова­ла вернуться, хотя несколькими днями ранее прогноз был вполне благоприятным. Тут, хочешь не хочешь, невольно вспомнился переполох по поводу даты подъ­ема советского военно-морского флага на первых трех катерах. Максим Рудых и Василий Выра, стремясь по­быстрее окончить формальности, предложили назна­чить церемонию в ближайшую пятницу, получили в ответ «о’кей», а тем же вечером к ним прибежал встрепанный переводчик:

— Господа, верно, запамятовали — пятница пада­ет на тринадцатое...

— Ну и что? — не понял Максим.

Тут переводчик сообщил подробности, на которые оба приятеля не обращали ровно никакого внимания. В отеле «Коламбус» после двенадцатого этажа шел сразу четырнадцатый и ни один номер не оканчивался на роковое число. Как ни смешно, но здесь этому при­давалось значение на самом официальном уровне.

— Свой флаг поднимаем, не ваш, — возразил Максим.

Ясно, ему не хотелось поддерживать дикие суеве­рия, но Выра видел, что Максиму тоже стало неприят­но. Недаром сказано предками: «Тот, кто бороздит мо­ре, вступает в союз со счастием, ему принадлежит мир, и он жнет, не сея, ибо море есть поле надежды...» Это из надписи на кресте, найденном на острове Шпицберген. И правда, надежда нужна всем, и особен­но нельзя без неё обойтись, если имеешь дело со сти­хией. Кому охота, чтобы торжественный обряд омра­чился разными сомнениями? Однако дату менять не стали, утешаясь тем, что мир по природе своей мате­риален и, следовательно, удача должна сопутствовать как раз тем, кто не уповает на мистику.

Готовились тщательно. Глубинные бомбы и снаряды из кранцев первых выстрелов убрали глубоко в по­греба для повышения остойчивости на качке. Потом заварили на палубах вентиляционные грибки, наглухо герметизировав корпус. Наконец учинили генераль­ную проверку мореходности, дождавшись шторма при переходе от Флориды в Нью-Йорк. Такая оказалась за­варушка, что сопровождающий их группу «систер-шип», то есть однотипный катер, под звездно-полоса­тым флагом известил семафором, что в такую погоду следовать не может, рекомендует вернуться, и после вежливого отказа возвратился в свою базу. Они же ничего — держались. Маршрут был согласован зара­нее, а риск не так уж велик. Шли в их территориаль­ных водах, зная, что по первому же радиосигналу, а может быть и без такового, будут приведены в действие мощные средства береговой охраны. Экипажи в случае чего спасут. Не столь из гуманности, а чтобы потом иметь веские основания показать нам шиш вместо боевых противолодочных средств.

Василий Выра не сходил с мостика двое суток, по­ка не закончился эксперимент длиной тысячу миль. Наутро после швартовки его разбудил грохот.

— По трапу бегом! — дурачился Максим, показывая на распахнутый люк над головой с узкой верти­кальной лесенкой, которая позволяла только лазать. Максим никак не мог привыкнуть к каюте без дверей, без иллюминаторов и называл её погребом. Глухие пе­реборки, странность общения, когда сначала видишь бо­тинки на ступеньках-балясинах и в последнюю оче­редь лицо посетителя, вполне соответствовали пред­ставлению о погребе, если бы не письменный стол с откидной крышкой, превращающей его в обеденный, да три койки: две — этажеркой — покамест пустую­щие, а с другого борта отдельное ложе для командира катера.

Рудых второпях загремел с трапа, но это был пустяк по сравнению с принесённой им новостью. Москва радиограммой дала «добро» на дальнейший путь.

— Не кажи «гоп», доки не пересигнэшь, — зевнул в ответ Выра.

Мускулы у него гудели, как, телеграфные провода.

— Пока приказано принять продовольствие. Сам знаешь, что дома-с этим не разбежишься...

— Це дило, — оживился Выра.

На бессменной штормовой вахте ему было не до еды, после швартовки — тоже, едва добрался до кой­ки. После отдыха у него разыгрался зверский аппетит, а голодному человеку не рекомендуется оформлять до­кументы на получение продовольствия.

Старший лейтенант выписал полугодовой запас всякой снеди: муку, сахарный песок и кофе в мешках, концентраты, печенье, ящики сливочного масла, кон­сервы в картонных коробках, банки с фруктовыми со­ками, а сверх того полторы тонны мороженого мяса и двести галлонов молока. Все отпустили без возраже­ний и доставили прямо к причалу на грузовиках. Ну хоть бы кто напомнил, что водоизмещение катера все­го 126 тонн, отведенных и на людей, и на тяжелые дизеля, и на топливо, и на пресную воду, и на оружие с боеприпасами. Ну ладно: муку и кофе удалось за­толкать, сложив штабелями в носовом кубрике, а мо­локо куда девать? И главное — зачем его столько? Кто же знал, что галлон совсем не литр, а почти четы­ре литра?

Боцман Осотин получил приказание закрыть пить­евые бачки, но предупредил:

— Команда будет роптать.

— А молоко полезнее.