Море Осколков

Не щадя живота он боролся со сном. Он едва-едва сомкнул глаза прошлой ночью, как и любой ночью с тех пор, как на него надели королевский венец. В ледяном чреве отцовских покоев тени переплетались со страхами, а двери, чтобы задвинуть на ней засов, по древнему обычаю не было. Ведь повелитель Гетланда неотделим от своей земли и народа и ничего не должен от них скрывать.

Такая роскошь, как личные тайны и двери в спальню, доступна более везучим людям, чем короли.

Очередь горделивых мужей в боевых доспехах и гордых дам с блестящими ключами — иные причиняли немало хлопот королю Атрику при жизни — потекла мимо Ярви и матери: пожать руки, вручить могильные дары, сказать пару цветастых слов о подвигах покойного владыки. Они горевали о том, что такого, как он, никогда больше не узрит земля гетов, а потом, опомнившись, кланялись и тихонько добавляли «государь» и, прячась за улыбками, строили планы, как бы повыгоднее использовать этого однорукого дохляка на Черном престоле.

Лишь свистящий шепот пролетал между матерью и Ярви:

— Сядь. Ты — король. Не извиняйся. Ты — король. Поправь застежку на плаще. Ты — король. Ты — король. Ты — король. — Будто она, вопреки очевидному, пыталась убедить в этом и его, и себя, и весь мир.

Такого ушлого торговца, как мать, не видывали на всем море Осколков, но даже у нее вряд ли уйдет этот товар.

Они сидели, пока пламя не стихло до пышущего жаром мерцания, резной киль-дракон осыпался в вихре пепла, а ткань облаков испачкало первое пятнышко рассвета, сверкнув на куполе Зала Богов и неся клики морских птиц. Тогда мать хлопнула в ладоши, и рабы с перезвоном цепей принялись набрасывать над курящимся кострищем землю, воздвигая великий курган, которому суждено выситься подле кургана дяди Атиля, утонувшего в шторм, и кургана деда Бревера, и прадеда Ангульфа Копыто. Травяные горбы протянулись вдоль берега до самых дюн, уходя во мглу времен — минуя те дни, когда Та, Кто Записывает, наделила женщин даром грамоты и служители начали ловить имена мертвых и сажать в клетки — огромные первые книги.

Затем Матерь Солнце явила свой ослепительный лик и запалила огонь на воде. Скоро прилив, который снимет с песка и утащит за собой множество кораблей. Крутобокие, они скользнут прочь так же быстро, как и плыли сюда, и понесут воинов в Ванстерланд — вершить кровавую месть над Гром-гиль-Гормом.

Дядя Одем поднялся на склон, твердая ладонь на рукояти — свою легкую улыбку он сменил на суровый воинский взгляд.

— Пора, — произнес он.

Вот так Ярви встал и шагнул мимо дяди и высоко поднял чужой — отцовский — меч, а потом проглотил слезы и заревел так громко, как только смог:

— Я, Ярви, сын Атрика и Лайтлин, государь Гетланда, приношу клятву! Я приношу клятву перед луною и солнцем. Перед Той, Кто Рассудит, и Тем, Кто Запомнит, и Той, Кто Затягивает Узлы, я клянусь. Я призываю в свидетели отца, и брата, и похороненных здесь предков. Я призываю Того, Кто Узрит, и Ту, Кто Записывает. Я призываю в свидетели всех вас. Да станет клятва на мне — оковами, во мне — стрекалом! Я отомщу убийцам моего отца и убийцам моего брата. Вот моя клятва!

Воины вокруг ударили оголовьями бородатых секир по шлемам, а кулаками по раскрашенным щитам, а сапогами по Отче Тверди в знак принятия клятвы.

Дядя нахмурился.

— Вы приняли тяжкий обет, государь.

— Может, я — полмужчины, — ответил Ярви, пытаясь всунуть меч обратно в ножны из овечьей кожи. — Но ничто не помешает мне принести целую клятву. По крайней мере, люди ее оценили.

— Эти люди — гетландцы, — произнес Хурик. — Они ценят дело.

— А по-моему, клятва хорошая. — Рядом стояла Исриун, соломенные волосы струились по ветру. — По правде королевская.

Неожиданно Ярви очень обрадовался тому, что она тут. Не было бы здесь больше никого, он смог бы снова ее поцеловать, и в этот раз уж, может быть, постарался б. Но ему осталось лишь улыбнуться и наполовину поднять свою половину руки в неловком прощании.

Встретятся снова — вот тогда и придет время целоваться.

— Государь. — Сегодня даже в глазах матери Гундринг, вечно сухих и в дождь, и в дым, кажется, стояли слезы. — Да ниспошлют вам боги доброй погоды, а главное, доброго оружия.

— Не беспокойтесь, служительница, — утешил он, — я ведь могу еще и не погибнуть.

Его родная мать не проронила и слезинки. Только затянула на нем плащ, поправила застежку и сказала:

— Веди себя как король. Говори как король. Сражайся как король.

— Я — король, — сказал он, чувствуя ложь, и сдавленно добавил, протолкнув сквозь горло: — Я сделаю все, и ты мною будешь горда, — хоть и представить не мог, что и как.

Уходя — мягкая дядина рука на плече указывала путь, — он оглянулся. Колонны солдат — змеи в высверках стали — спускались к воде. А мать схватила Хурика за кольчугу и притянула громадного силача к себе.

— Береги моего ребенка, Хурик, — услыхал он ее неровный, сиплый голос. — Кроме него, у меня ничего нет.