Море Осколков

Сражение кончилось, если и впрямь случилось нечто, что можно назвать этим словом, но Ярви по-прежнему ступал вперед тяжело и вязко, как в кошмарном сне, — потел под кольчугой, прикусывал губы, вздрагивал от всякого шума. Вопли и хохот, люди сновали средь хоботов дыма пожарищ, в горле першило от гари. Вороны кружили, клевали тела и, каркая, прославляли успех победителей. Победа была за ними! Матерь Война, мать воронам, сбирательница павших, та, кто складывает в кулак открытую руку, — сегодня вышла на танец, а Отче Мир плакал, закрыв лицо. Здесь, у изменчивой границы между Ванстерландом и Гетландом, Отче Мир рыдал очень часто.

Над ними склонилась башня, темный бастион, под ними с обеих ее сторон бились и ревели волны.

— Стойте, — сказал Ярви, с трудом переводя дух. Голова кружилась, лицо щипало от пота. — Помогите снять кольчугу.

— Государь, — буркнул Кеймдаль, — я обязан вам отказать!

— Отказывай, сколько влезет. А потом сделай, как велено.

— Мой долг оберегать вас от…

— Тогда представь свой позор, когда я помру, изойдя потом на полпути к верхушке. Расстегивай, Хурик.

— Государь. — Они отшелушили от него стальную рубаху, и Хурик понес ее, кинув через могучее плечо.

— Веди, — рявкнул Ярви на Кеймдаля, тщетно пытаясь закрепить неудобную золотую застежку отцовского плаща своим бестолковым огрызком, а не рукой. Слишком здоровенный и тяжелый для него плащ, а защелка тугая, как…

Он обмер, застыв как вкопанный при виде того, что творилось за распахнутыми воротами.

— Урожай собран, — сказал Хурик.

Узкий пятачок перед башней усеивали трупы. Так много, что Ярви, прежде чем наступить, приходилось выискивать место, куда ставить ногу. Там и женщины, там и дети. Жужжали мухи. Подкатывала тошнота, но он загнал ее вглубь.

Он же король или нет? А король упивается смертью своих врагов.

Один из дядиных дружинников сидел на ступенях перед входом и спокойно, как дома на боевой площадке, чистил секиру.

— Где Одем? — тихо проговорил Ярви.

Человек улыбнулся с прищуром и показал пальцем:

— Наверху, государь.

Ярви, пригибаясь, вошел. По лестнице раскатывалось его дыхание, ноги шаркали по плитам, в горле мутило.

На поле боя, говорил отец, не бывает правил.

Все вверх и вверх, в шелестящую тьму. Хурик и Кеймдаль держались сзади. Возле узкой бойницы он приостановился, наслаждаясь ветром на распаленном лице, и увидел, как под отвесной кручей волны врезаются в камень — увидел и оттолкнул от себя страх.

Веди себя как король, сказала мать. Разговаривай как король. Сражайся как король.

Наверху располагалась смотровая площадка, с подпорками из толстых бревен. По краю шли деревянные перила — доставая лишь до бедра Ярви. Чересчур низковато, чтоб от слабости не задрожали колени, когда стало ясно, насколько высоко они забрались. Отче Твердь и Матерь Море вокруг умалились, внизу раскинулись леса Ванстерланда в дальнюю даль, теряясь в дымке у горизонта.

Дядя Одем молча стоял и смотрел, как полыхает Амвенд: столбы дыма размывало по серому небу, крошечные воители занимались ремеслом разрушения, а на рубеже моря и гальки выстроились тоненькие кораблики, готовые принять на борт кровавое жито. Дядю окружали шестеро его самых надежных людей и с ними связанный, с кляпом во рту, мужчина в богатой желтой накидке — лицо его распухло от синяков и длинные волосы столклись в кровавый комок.

— Сегодня мы потрудились на славу! — воскликнул Одем, с улыбкой оборачиваясь к Ярви. — Взяли две сотни рабов, а еще скот и добро — и сожгли город у Грома-гиль-Горма.

— А сам Горм? — Ярви попробовал отдышаться после подъема и — поскольку вести себя и сражаться по-королевски получалось у него плоховато — хотя бы говорить как король.

Одем безрадостно цыкнул сквозь зубы:

— Крушитель Мечей уже спешит сюда, а, Хурик?

— Само собой. — Хурик отошел от лестницы и вытянулся во весь свой внушительный рост. — Старого медведя тянет на битву, что твоих мух.

— Надо собрать людей и через час выйти в море, — заявил Одем.

— Пора уходить? — спросил Кеймдаль. — Так быстро?

Как ни странно, Ярви почувствовал злость. Ему плохо, он устал и зол на собственную слабость, на дядину жестокость и на мир, устроенный так, а не иначе.

— И это — наша месть, Одем? — Он обвел рукой горящий город. — Месть женщинам, детям и старикам-крестьянам?

Голос дяди прозвучал, как обычно, тихо и ласково. Ласково, как весенний дождик.

— Месть осуществляется постепенно. Но вам об этом переживать не стоит.

— Не я ли дал клятву? — прорычал Ярви. Последние два дня его несказанно бесило, когда к нему обращались «государь». А теперь он оказался взбешен еще больше от того, что дядя опустил это слово.

— Вы поклялись. И я это слышал, и, на мой взгляд, вы взвалили на себя неподъемную ношу. — Одем махнул на пленного — тот, стоя на коленях, с хрипом вгрызался в кляп. — Но он избавит вас от этого гнета.

— Кто это?

— Городской голова Амвенда. Он — тот, кто вас убил.

Ярви остолбенел.

— Что?